Райское яблоко

– Дал взятку директору, тот поселил. Скрываться нам было особенно нечего, он был там один из всего института. Вокруг – незнакомые люди. Убегал утром на свою конференцию, а к двенадцати возвращался. Но ты знала номер этой гостиницы, и у нас разрывался телефон.

– Да, помню. Никто не брал трубку.

– Тогда я сказала: «Звони, а то подозрительно как-то. Звони. А я погуляю».

– Хитрила?

– Хитрила. Хотела проверить.

– А что проверять? Он уехал с тобой…

– Уехал! Но не забывал, что вернется! От этого и извивался, как уж! Так вот я сказала: «Звони. Я уйду». И правда ушла. Дверь закрыла. Но двери там тонкие, все было слышно.

– Так кто же солгал?

– Все лгали. Себя не забудь!

– Но я поплатилась за это! Не ты, а я поплатилась за это!

– Могла не платить. Ведь ты же все знала! Что ж ты не ушла?

– А что это я? Почему это я?

– Причина была недостаточной, что ли?

– Нет, ты и должна бы была его бросить! Ведь он никогда не хотел разводиться!

– А он говорил, что хотел.

– Неправда.

– Нет, правда. Он так говорил.

– Но он ведь расстался с тобой? Ведь расстался?

– Спроси у него.

– Тебе бы по трупам ходить!

– А кто у нас труп? Вроде все еще живы.

– И ты не краснеешь?

– А что мне краснеть? Лет двадцать ты знала, что он изменяет. Врала, притворялась, пока не свихнулась. Теперь, наконец, получила обратно. Он шагу не ступит со страху. Бери!

– Он больше не нужен тебе?

– Он мне нужен.

– Ну, я так и думала. Ты не отпустишь.

– Уже отпустила.

– На время, на время! Потом вырвешь с мясом. И полуживого.

– Зачем он мне полуживой? Ты не знаешь?

Снег в тихом дворе странно порозовел. Потом стал кровавого, мертвого цвета. Они заливали его своей кровью.

– Действительно не понимаю! Зачем? Ведь он человек нерешительный, мягкий…

– Он – мягкий? Да он же – кремень!

– Я думала, Зоя, что ты поумнее.

– При чем здесь мой ум? Не умом его брали!

– А чем?

– Ты сама-то подумай.

– Я думала.

– Ах, да! В желтом доме, наверное!

– Какая ты все-таки дрянь.

– Извини.

И вдруг обе сникли.

– Ты знаешь, что я поняла?

– Нет, не знаю.

– А я ведь за этим к тебе и пришла.

– Я думаю, ты не за этим пришла.

– За этим.

Они замолчали.

– Тогда объясни, чтобы я поняла.

– Ну, как объяснить? Стояла я в клинике ночью. Одна. Смотрела в окошко. На окнах решетки, и вид из окна… Представь себе, темный загаженный двор, помойка, какие-то грязные ящики…

Зоя дотронулась до ее руки ледяными пальцами.

– Зачем ты мне это сейчас говоришь? Ведь ты пожалеешь.

– Нет, не пожалею.

– Тогда говори.

– Я Сашу любила до этого вечера. До этих вот окон с решетками.

– При чем здесь решетки? Я не понимаю.

– До этого вечера наша c ним жизнь была самой важной, важнее всего. И вдруг это кончилось.

– Кончилось что? Любовь? Ваша жизнь?

– Да, это все кончилось. А началось… Не знаю я, как объяснить.

– Я закоченею здесь, Лиза, с тобой!

– Ты знаешь, ведь я тебя так ненавидела! Я, Зоя, просила тебе даже смерти. И вдруг это все изменилось. Как будто не я.

– Зачем ты пришла ко мне, Лиза?

– Сказать тебе это. Я думала, может, тебе это нужно. И вот я сказала. А все остальное…

– Постой. Посиди.

– Я сижу.

– Я все-таки не до конца поняла. Простить, что ли, ты меня, Лиза, пришла?

– Да кто я такая – прощать, не прощать? Ведь каждый из нас за себя отвечает.

– А Саша? Он в курсе твоих настроений?

– Он был частью этих решеток…

– Решеток?

– Ну, это я так. Фигурально, конечно.

Лицо ее вдруг задрожало так сильно, что Зоя смутилась.

– Пойдем ко мне. Чаю хоть выпьем.

– Не стоит.

– Мы с Сашей расстались.

– Да это неважно.

– Ты знаешь, я тоже устала.

– Еще бы! Мы обе устали.

Невнятный этот и загадочный для любого постороннего человека разговор закончился тем, что обе женщины, лица которых вдруг осветились одним и тем же выражением спокойной безысходности, погрузились каждая в свои воспоминания. Но сбивчивая – опять-таки с точки зрения постороннего человека – встреча принесла свои плоды: они сидели рядом, и снег на них сыпал и сыпал, и женщины были похожи на птиц, немного намокших и запорошенных, но им уже было не страшно друг с другом. Бывает, что люди объединяются не только чтоб свергнуть трон государя, построить плотину, поднять целину, а просто вот так посидеть во дворе. И вот оказалось – на это потрачена целая жизнь. На это – на что?

Глава шестнадцатая Анна и ее сновидение

Алешину маму звали Анной, а в имени «Анна» ведь столько печали. Возьмите, к примеру, хоть Анну Каренину. Была бы она, скажем, «Дарья Каренина» – совсем бы другой разговор. Не вяжется с именем Дарьи Карениной ни Вронский, ни поезд, ни морфий, который пила по ночам героиня Толстого.

Но это все праздные речи. На свете была, есть и будет Каренина Анна, и Бог ей судья.