Рай в шалаше

Костя достает бутылку любимого Таниного грузинского вина «Ахмета», открывает, но пить его Таня отказывается. Пьют они чай и разговаривают, то есть говорит, по обыкновению, Костя, а Таня слушает. Начинает он, как всегда, с новостей на кафедре, потом переходит к студентам. Старшекурсники вернулись из Пицунды с занятий летней школы, все в восторге, оказался живописный студенческий городок, тропинка ведет туда вдоль моря, в нескольких местах приходится огибать скалы чуть ли не вплавь.

— И я не поехал! — горюет Костя. — Почему ты меня не уговорила?

— Ты сказал, что не можешь оставить дела.

— И ты поверила? Какие дела! — Костя пренебрежительно машет рукой. — Мне показалось, ты будешь недовольна.

— Я? — удивляется Таня.

— А ты не замечала, что не любишь меня далеко отпускать?

Таня осторожно, чтобы не потревожить, качает головой:

— Тебе кажется.

— Ну-ну, — Костя хитро улыбается, — как видишь, я не противлюсь. Дискуссия там была, говорят, так себе, Филатова проводила, легко представить себе этот маразм.

— Она милая женщина.

— Да, но ребята туда ехали не затем, чтобы любоваться перезрелыми прелестями. — И поймав Танин укоризненный взгляд: — Виноват, грешен, мадам уговаривала меня ехать вместо нее.

...Далее следует рассказ о любимом его третьем курсе. Вчера у них была вечеринка в общежитии, пригласили Цветкова, оказалось, стройотряд курса ездил в Мордовию, строили свинарник, все чин по чину: сами каркас возводили, сами цемент замешивали, начальник, комиссар, бригадиры... Директор совхоза благодарность университету прислал.

— Ты знаешь, — изумляется Костя, — привезли по тысяче рублей на брата. И это за сорок пять дней.

...Он изумляется, и ему глухим, напевным басом согласно поддакивают водопроводные трубы, и тонко звенят оконные стекла под натиском ветра, а то вдруг начинает дребезжать на кухне балкон. У Кости говорящая, охающая, кряхтящая квартира. И к тому же время от времени разными голосами бьют отцовские часы, самая осязаемая материальная ценность, которую он вывез из Ленинграда, если не считать книг. Но за часами надо следить, заводить, подмазывать, вообще как-то к ним относиться. Костя к ним никак не относится, «у нас никогда не было контакта, — объяснил он однажды Тане, — я их всегда боялся, с детства, они бьют, бьют, а я пока ничего не успел в жизни, и делалось страшно». Но оставить часы в Ленинграде Костя тоже не решился: «Отец любил их, как живые существа». И вот теперь эти живые существа, музейные экспонаты, которые готов приобрести Эрмитаж, дряхлели потихоньку и изредка, когда набирались силенок, жаловались робко, как жалуются, вздыхая, не словами, а именно тихими вздохами заброшенные, никому не интересные старики.

...Таня рассказу о деньгах, привезенных третьим курсом, тоже удивляется, действительно большие деньги. Костя докладывает подробности: как принимали его ребята, как они изменились за лето, степенность появилась, уверенность, на лекциях десятка два магнитофонов крутится, купили на заработанные деньги, и как приоделись, неузнаваемые стали! И на такси его домой отвезли, не дав расплатиться. Чудеса!

— А комиссаром у них кто был, Толя Макеев? — спрашивает Таня.

— Разумеется, и успешно. Я, признаться, за него слегка побаиваюсь, может уйти в общественную деятельность, жаль, пропадет для науки неплохо устроенная голова.

— Это его ты приводил к нам на Кисловский? — припоминает Таня.

— И в «Ботсад» тоже. В последнее время он водит за собой девчушку, — улыбается Костя, — милая такая девчонка, познакомился в читалке, не поступила в этом году, Анюта по имени. Коса у нее русая, глаз синий, скромность, все конкурентки сразу отпали: смотрит Макееву в рот и восхищается каждым словом.

— К тебе сюда приводил?

— Разумеется. Мне в рот не смотрит, чем и проявляет свою женскую мудрость, — Костя улыбнулся так, словно слегка, но Толе завидовал. — Дело движется, на мой взгляд, к свадьбе. Представь, — оживился он, — эта тысяча рублей сыграет свою роль, он материально независим, так ему кажется. — Костя вздохнул. — У третьекурсника Толи Макеева есть деньги, а у профессора Цветкова нет. Забавно.

И кухонная труба прорычала «у-у-у», словно возражая.

...У профессора Цветкова деньги и в самом деле водились лишь в первые дни после зарплаты — книги, альбомы, такси, машинистки, дорогой коньяк, вечная раздача тем, кто попросит, а просили все: студенты, аспиранты, коллеги, какие-то деньги он отсылал в Ленинград... Костя подчеркнуто вел себя так, словно деньги для него были чем-то незначащим, от чего приятно освобождаться. И лишь Тане он без конца жаловался на безденежье.

— У студента Толи Макеева есть деньги, потому что он с детства знает им цену, — неожиданно назидательно проговорила Таня. — Ты хоть записывай, кто тебе сколько должен. В случае чего — попросишь обратно.

— Милая Танечка, — Костя иронически улыбнулся, — жена мне советовала то же самое; к сожалению, мне поздно переучиваться.

— Тогда раздавай весело, не страдай, что их у тебя нет.

Костя пожал узкими плечами: