Радость

В своей «Никомаховой этике» Аристотель использует одно и то же слово для обозначения любви и дружбы, этих двух фундаментальных чувств аффективного единения, которые мы отныне постараемся отличать друг от друга. Это слово – philia, «самое необходимое для жизни»[33] чувство, как утверждает философ. Philia – это глубокая любовь, которая объединяет как друзей, так и супружеские пары, фундамент всех аутентичных человеческих отношений. Мы выбираем человека, с которым мы разделяем проект, то есть желание «создать общее произведение», как говорит Аристотель, будь то создание семьи или развитие дружбы на основе общих идей, общего досуга, общих знаний и так далее. Philia всегда основана на взаимности. Речь идет не о том, чтобы любить кого-то, кто нас не любит, а о том, чтобы любить человека, который поддерживает нас и которого поддерживаем мы. Мы помогаем друг другу расти над собой, совершенствоваться. В определенном смысле можно проникаться взаимной радостью с человеком, которого мы любим до такой степени, что всем своим естеством чувствуем его радость. Но, правда, в таком случае мы должны быть готовы делить вместе с ним и его невзгоды. Однако без этой открытости жизни мы сумеем познать лишь тоскливое настроение удушающей излишней опеки. К сожалению, нередки случаи, когда дружба и любовь носят неустойчивый характер, поскольку один человек любит бескорыстно и прежде всего хочет для другого человека счастья, а второй любит корыстно, то есть при условии, что отношения будут соответствовать его ожиданиям. Подобный тип взаимоотношений существует на всех уровнях. Я знаю родителей, которые любят своего ребенка «при условии», что он добьется успехов в учебе. Есть пары, где один партнер любит другого партнера «при условии», что тот сохранит свою должность или физическую красоту. Встречаются друзья, которые привязаны к вам, потому что им льстит такая дружба или потому что вы позволяете им войти в тот или иной круг знакомств. Такие корыстные дружба и любовь препятствуют появлению радости, поскольку нас любят не за то, что мы являемся самими собой. Однако при подобных отношениях мы никогда не станем самими собой.

Philia предполагает измерение, без которого любовь не может быть настоящей или разделенной. Она не может принести радость полностью быть самим собой и помочь другому человеку тоже стать самим собой. Любить и быть любимым означает хотеть лучшего для другого человека, как и для самого себя, получать от него и дарить ему радость. Искренняя дружеская любовь не бывает утилитарной: я дружу с этим человеком не потому, что нуждаюсь в нем в профессиональном, социальном или материальном плане. Но это не означает, что настоящая дружба должна быть обязательно незаинтересованной: мой друг может помочь мне в работе, но когда он перестанет соответствовать моим ожиданиям, потому что он вышел на пенсию или поменял должность, он все равно не перестанет быть моим другом.

Самый известный пример дружбы – это, несомненно, дружба между Монтенем и Ла Боэси. Они познакомились в 1558 году, в Парламенте Бордо, депутатами которого они оба были. Мишелю де Монтеню было в ту пору двадцать пять лет, Этьену де Ла Боэси – на три года больше. Они сразу поняли, что созданы для взаимопонимания. Их дружба приносила им радость. Монтень отличал их дружбу от того, «что мы называем обычно друзьями и дружбой, это не более чем короткие и близкие знакомства, которые мы завязали случайно или из соображений удобства». Параллельно Монтень воспел настоящую дружбу, в которой «они <души> смешиваются и сливаются в нечто до такой степени единое, что скреплявшие их когда-то швы стираются начисто и они сами больше не в состоянии отыскать их следы».[34] Монтень высказал мысль, ставшую известной, превратившуюся в изречение, можно даже сказать в уравнение, выводящее причину и основание дружбы: «Потому, что это был он, и потому, что это был я». В своих «Опытах» Монтень охотно признается, что лучшими моментами его жизни были те моменты, которые он делил с Ла Боэси. Скоропостижная смерть друга, наступившая через пять лет после их первой встречи, оставила незаживающую рану в душе Монтеня. Он признается, что страдал сильнее, чем когда преждевременно умирали его дети.

Однако нам не столь хорошо известно свидетельство Эпикура, оставленное в волнующем письме к его другу Идоменею, которое философ диктовал, лежа на смертном одре. Он подробно описывает состояние своего здоровья, мучащие его боли, а потом добавляет: «Боли мои <…> уже так велики, что больше стать не могут, но во всём им противостоит душевная моя радость при воспоминании о беседах, которые были между нами».[35]