Радикальный Субъект и его дубль

Предложенная выше схема является весьма приблизительной, она отражает чистую сущность процессов, их обобщающие вектора. Дело в том, что на практике история модерна – т.е. современности – постепенно вытесняла язык Традиции только на поверхности, в глубине бессознательного его парадигмы были чрезвычайно устойчивы и сильны. Сплошь и рядом бессознательному (языку Традиции) удавалось перетолковать сознательное (язык современности) в свою пользу. Так возникали смешанные формы «нечистого модерна» [2], примерами которых являются такие политические идеологии как фашизм или коммунизм. Это – крайний случай, но и в самих либеральных странах премодерн из сферы подсознательного постоянно пробивался в область сознательного, порождая причудливые явления, моды, увлечения, экстравагантные течения, философии и т.д.

Постмодерн наступает тогда, когда процесс модернизации завершается на уровне сознания. Но тут в дело включается бессознательное, которое отныне получает свободу выйти из-под пресса жестких модернистских установок. Параллельный язык вырывается на свободу, но тут-то обнаруживается, что за период своего «подпольного» существования, своего «тюремного срока» в трюме корабля современности, он полностью выродился, фрагментировался, утратил цельность, и отныне представляет лишь пародию на Традицию.

Сакральное в постмодерне поднимается из бессознательного в сознательное, и сознательное более не чинит ему препятствий, но только на одном условии: премодерн всплывает как он есть, в разрозненном, расчлененном состоянии, и на уровне сознания нет и не может быть никакой интегрирующей модели, никакой ясной и структурированной парадигмы, которая выступила бы центром для собирания этих элементов в новое целое, в новое издание Традиции. Сакральное «реабилитируется» только как остаточное, разрозненное, рассеянное, распыленное, причудливое и сновиденческое, и берется отвлеченно и иронично, с дистанцией, как нечто экстравагантное и эксцентричное, призванное лишь слегка подогреть стремительно остывающий ультра-рациональный мир милым и невинным бредом.

Сатана и проблема предшествования

В книге «Философия Традиционализма» я говорил о «сатане и проблеме предшествования»[3]. Прежние формы сакральности, предшествующие новым формам, даже в эпоху Традиции (премодерн) как правило «демонизируются», отправляются в «ад», превращаются в злых духов и ложных богов. Предыдущие структуры сакральности, отмененные новыми формами, как правило, зачисляются во владения «сатаны». Сатана – собирательная фигура «расчлененного сакрального».

В постмодерне сакральное всплывает именно в таком качестве – как нечто расчлененное, остаточное, разрозненное и никак не способное заново собраться. Как демоны изображаются в традиционной иконографии в виде монстров, искаженных существ, в которых перемешены звериные, человеческие и механические черты, где все пропорции и детали искажены и обезображены, так и язык Традиции появляется в постмодерне из сферы бессознательного именно в этой демонической стилистике, как сатанизм. То, что предшествовало модерну, исказилось в погребе Нового времени и поднимается сейчас из черных подвалов с обезображенными чертами.

По сути как пародия и симулякр, не как Традиция, но как «обезьяна Традиции» (ведь говорят, что «сатана есть обезьяна Бога»).

Словарь постмодерна

Традиционализм системно и методично показывает, как меняется язык при переходе от премодерна к модерну[4]. Все концепции, имена, вещи, пропорции становятся качественно иными. В ходе этого процесса язык модерна заменяет собой язык Традиции, и постепенно становится вездесущей и тотальной парадигмой, предопределяющей любой дискурс – от самого философского и изысканного, до самого рудиментарного и бытового. В словаре модерна все позиции качественно отличаются от словаря Традиции. Основные понятия и систему их соответствий в обоих словарях мы тщательно рассмотрели в «Философии традиционализма»[5]. Парадигмальный сдвиг в соответствующих языках достаточно полно описан и в моих книгах и в традиционалистской литературе в целом.