Радикальный Субъект и его дубль

На уровне языков происходит радикальная ломка всей парадигмальной матрицы – премодерн/модерн[1]. Язык Традиции представляет собой стартовую структуру, имеющую четкую базовую организацию с неограниченно широкими возможностями вариаций. Язык современности строится таким образом, чтобы выдвинуть против каждого парадигмального элемента языка Традиции функциональный антитезис (цикл – история, вечность – время, сакральное – профаническое, божественное – человеческое, целостное – частное и т.д.). Совокупность этих антитезисов выстраивается в самостоятельную структуру, которая и составляет язык современности, вдохновляемый стихией отрицания. Но поскольку современность отталкивается от четкой структуры премодерна, то и сама она – как симметричный противо-образ – получает четкую структурированность, свои абсолютные ценности, свой философский, интеллектуальный, гносеологический и онтологический фундаментал. Последовательное «нет», утверждаемое в отношении всех аспектов Традиции, порождает строгую решетку смыслов и ценностей, методик и структур. И на определенном этапе возникает парадигма модерна, утверждаемая с созидательным и ценностным пафосом с таким напряжением, что отрицание, лежащее в основе всей программы Нового времени, затушевывается, пропадает из виду. Модерн создает нечто свое и обретает видимость полной автономии. Это высокий модерн, оптимистический модерн, стилистически и эмоционально оторвавшийся от своего базового импульса, являющегося фундаментально нигилистическим. Именно такой «высокий модерн» порождает иллюзию современности как автономной и самодостаточной утвердительной парадигмы, черпающей энергию в своей собственной эволюционной программе. Но именно этот «высокий модерн» и получает самый сильный удар со стороны постмодерна, который безжалостно возвращает модерн к его истокам: модерн справился со своей задачей по искоренению Традиции и ее языка, но вместе с тем он полностью исчерпал свою функцию; отныне его созидательный пафос не уместен, а там, где на нем чрезмерно настаивают, есть все основания считать, что к нему незаметно примешался язык Традиции, породив абсолюты и ценности там, где задача была уничтожить все абсолютное и релятивизировать все ценности. Постмодерн это и продолжение модерна (тогда его корректно определить как «ультрамодерн»), и преодоление модерна (тогда его название «постмодерн» следует принять без всяких поправок). При переходе к постмодерну модерн расщепляется: то, что в нем было строго отрицательным (в отношении парадигмы Традиции) – продолжается и сохраняется, то, что примешалось к этому отрицанию от предыдущей фазы (от премодерна), то отбрасывается. Так постмодерн абсолютизирует истинную нигилистическую программу модерна, предъявляя ее без обиняков и экивоков. Но уже не в качестве того, что следует сделать, не как проект или программу, а как описание свершившегося факта – как отчет или акт о сдаче объекта.

Постмодерн порывает с модерном как со структурой, с парадигмой, смешивает его очевидности, сваливает его абсолюты, осмеивает его ценности. Для постмодерна отныне все равно: что язык модерна, что язык премодерна, постмодерн отбрасывает оба языка, смешивает их до неузнаваемости, издевается в равной степени над обоими. Для постмодерна не важно ни утверждение (премодерн), ни его отрицание (модерн), он причудливо сливает разрозненные фрагменты обоих языков в нечленораздельную речь. Так возникает пародийная глоссолалия постмодерна, его холодное кликушество, ироничное и строго рассчитанное косноязычие.

Премодерн как странность

Постмодерн воплощает в себе странность в чистом виде.

Модерн это процесс десакрализации. Последняя идеология модерна – либерализм – это оптимальный вариант чистой десакрализации, концептуальное состояние, в котором десакрализация достигает своего пика. Десакрализация доходит до такой степени, что сакральное не видится более чем-то формально противоположным реальному, чем-то внешним, что требуется преодолеть и изжить. Сакральное перестает существовать вовсе, но значит, и десакрализация, составляющая сущность либерализма как синтеза модерна, теряет смысл и бытие. Значит, чтобы выжить десакрализация должна теперь сама учредить сакральное. Но такое сакральное будет по определению фикцией, симулякром. Это некое пост-сакральное начало, симулированный абсолют.

Симулированная сакральность составляет основную матрицу парадигмы постмодерна, основу его языка. Этот язык – странный язык.

Традиция как параллельный язык в эпоху модерна