Работы о Льве Толстом

На самом деле война вовсе не закончилась, а только началась, приняв совер­шенно определенный принципиальный характер и выйдя за пределы Московско­го комитета грамотности. Выяснилось, что дело идет, в сущности, вовсе не о ме­тодах обучения грамоте, а о понимании того, что такое «народ» и в чем состоят обязанности интеллигенции в отношении к этому «народу». Выступление Толсто­го в среде педагогов-народников (каким был, например, Н. Ф. Бунаков) носило особенно пикантный характер, потому что Толстой, исходя из своих воззрений, упрекал их в незнании парода и в непонимании его потребностей. Но вместе с тем он давал им повод и право квалифицировать его утверждения как резко реакцион­ные: для этого достаточно было сослаться на его возражения против принципа «развития» и на его защиту старой, церковной школы. Выйти из этой борьбы с тем же титулом отсталого «ретрограда», с каким он вышел из обсуждения «Войны и мира» и «Азбуки», было ему совсем неинтересно. Он ведь предпринял эту борьбу, помимо всего другого, именно для того, чтобы преодолеть эту репутацию, чтобы заставить передовые круги интеллигенции прислушаться к его словам и убежде­ниям. Он вовсе не собирается идти в ногу с настоящими реакционерами-бюрокра­тами, с чиновным дворянством, — он ищет совсем другой опоры и среды.

И вот, задетый за живое и огорченный неудачами в Комитете, он решает высту­пить публично и сказать все, что он думает. Прошло то время, когда он «старатель­но скрывал в сладеньких пилюлях пользительное, по его мнению, касторовое масло»: теперь надо преподнести это лекарство прямо, без всяких оболочек и пи­люль. Сначала он решил прибегнуть к чужой помощи и написал письмо А. С. Су­ворину (издателю газеты «Новое время»), с которым у него были уже давнишние отношения, и именно в связи с яснополянской школой. «Дело в том, — пишет он Суворину, — что Моск. комит. грамотности втянул меня в разъяснение моего приема обучения грамоте, и, занявшись этим делом, я, к удивлению и ужасу своему, увидал, что то педантически тупоумное немецкое отношение к делу народного образования, с которым я боролся в "Ясной Поляне", за последние 15 лет пустило корни и спокойно процветает и что дело это не только не пошло вперед, но значи­тельно стало хуже, чем было. В последнем заседании Комитета я, насколько умел, высказал, как я смотрю на это, и надеюсь, что расковырял немного этот муравей­ник тупоумия. Но я уверен, что слова мои неполные, спешные, переврут и почерком пера решат, что я ретроград, хочу воротиться к Псалтырю и т. д., и преспокойно опять наладят свою машину. Мне не нужно вам объяснять, как я смотрю надело. Мне кажется, вы сочувствовали направлению "Ясн. Пол.", и вам легко будет, про­бежав протоколы заседаний, освежить в своей памяти мои выраженные в педагог, статьях 1860-х годов положения, от которых я ни на шаг не отступил. Просьба моя к вам состоит в том, чтобы в газете, в которой вы участвуете, противодействовать легкомысленному отношению к этому делу и, если есть человек, интересующийся и понимающий дело (я думаю, что вы такой человек), то отнестись к делу серьезно. Серьезный разбор дела не может не быть мне благоприятным» (62, 85—86).

Аналогичное письмо написал Толстой и Некрасову — в редакцию «Отечествен­ных записок», прося обратить внимание на его пререкания с педагогами: «Граф выражал, — вспоминает П. К. Михайловский, — лестную для нашего журнала уверенность, что мы внесем надлежащий свет в эту педагогическую распрю. Пись­мо это, совершенно неожиданное, возбудило в редакции большой интерес. Соб­ственно, Некрасов не особенно высоко ценил спор о приемах преподавания гра­моте в народных школах, но гр. Толстой обещал отплатить за услугу услугой, разумея свое сотрудничество по беллетристическому отделу». Это был уже настоя­щий тактический шаг, особенно если учесть, что именно беллетристический отдел «Отечественных записок» в эти годы был очень скуден. «Плохая репутация фило- софско-исторической части "Войны и мира", — продолжает Михайловский, — за­ставляла опасаться, что в педагогической распре мы окажемся, пожалуй, не на стороне графа... В конце концов порешили на том, чтобы предложить самому гр. Толстому честь и место в "Отечественных записках": он, дескать, достаточно крупная и притом вне литературных партий стоящая фигура, чтоб отвечать само­му за себя, а редакция оставляет за собой свободу действия. Но гр. Толстому это­го было мало. В новом письме к Некрасову он повторял уверенность, что у него с "Отечественными записками" никакого разногласия быть не может, и, выражая готовность прислать статью по предмету спора, настаивал на том, чтобы наш жур­нал предварительно сам высказался»[605].