Работа над ошибкой

Алена и Родион уже завтракали. Эмиль взобрался на свое привычное место. Он отрезал от бруска сливочного масла тонкую пластинку, положил ее на дымящуюся поверхность каши и принялся помешивать овсянку.

– Твоя дочь. Что это? – поинтересовалась Алена.

Она взглядом указала брату на клочок бумаги, лежащий рядом с ее тарелкой.

– Что? – переспросил Эмиль.

– Тут написано. Твоя дочь. Что это? Шпаргалка?

– Твоя ночь, может быть?

– Да нет. Твоя дочь.

Эмиль развернул записку. При ярком освещении слова хорошо читались. Там было отчетливо написано – ТВОЯ ДОЧЬ. Почерк был неуверенный, детский. Печатная буква «Д» плясала над воображаемой строчкой и действительно слегка напоминала смазанную «Н». И все же это была буква «Д».

«Кто там? Твоя дочь. Дочь. Твоя. Моя, стало быть, дочь. У меня есть дочь? Может ли эта фраза иметь какой-то иной смысл?» – размышлял Времянкин. Он задумчиво водил ложкой по тарелке. Как живое воплощение маятника Фуко, очерчивал исчезающий в каше круг. «Умеет писать. Сколько ей может быть лет? Пять? Шесть? Десять? – Эмиль снова взглянул на послание. – Почерк слишком детский. Где я был в последние десять лет? Все время в столице. Кочевал с места на место. Лена? Нет, нет, у нее сын растет. Рыженькая? Как ее звали?.. Катя. Нет. Ольга. Катя, точно. Она? А кстати, Ольга? Блондинка, футболистка, ртуть-девка. Мы виделись раза три, я ее смешил. Занимались любовью на стуле. Это было… Прекрасно. Она мне нравилась. Почему мы больше не встречались? Уже и не помню. Так! Ближе к теме. Дочь. Ольга мать? Возможно. Кто еще может быть? С ходу на ум приходят еще две кандидатуры. Стоп! А почему я не рассматриваю вариант ошибки? Возможно, я не тот, за кого меня принимают. Мог ли ворон ошибиться, выбрав меня? Сомневаюсь. Почтовый ворон – небылица. Эта птица непростая. Сказочная. У меня есть дочь, и она ищет меня».

– Эмиииль! – нараспев протянула Алена, потеребив брата за рукав.

– Что?

– Я к тебе уже в четвертый раз обращаюсь. Ты меня не слышал?

– Нет.

– М-дааа.

Алена улыбнулась.

– У парня плохо с ушами. Бетховен, короче, – пошутил Родион.

– Так, а ты не комментируй. Жуй давай. А за Бетховенахвалю, к месту вспомнил. Эмиль ведь тоже пианист и композитор.

– Я в курсе, мам.

– Задумался, извини, – оправдывался Эмиль.

– Не нужно извиняться. Со всеми бывает. Но ты крепко задумался, братец. О чем-то очень важном, видать. Мне кажется, уже можно перестать месить кашу и начать есть, если только ты не решил ее взбить.

– Да! Нам выходить через час. Нужно поторопиться.

Эмиль приступил к завтраку.

За два часа до начала репетиции из столицы приехала съемочная группа, чтобы сделать репортаж об Эмиле. Съемка проходила прямо во Дворце культуры. По сценарию Времянкин должен был ответить на несколько вопросов ведущей, рассказать немного о себе, а после провести репетицию перед камерами. Режиссер хотел показать мальчика с разных сторон: в быту и на сцене за работой.

Шла подготовка к интервью. Осветительные приборы и две камеры установили в обеденном зале кафетерия ДК. Молодая журналистка и Эмиль сидели друг напротив друга за накрытым столом. На стул Эмиля уложили несколько подушек, прежде чем усадить парня. Наконец добились того, что мальчик возвышался над столешницей. На скатерти стояли чашки с чаем, вазочки со всевозможными сладостями и шоколадный торт. Эмиль просил кофе, но режиссер не разрешил, сославшись на то, что нельзя показывать семилеток, употребляющих кофеин.

– Почему? – удивился Времянкин.

– Вообще-то кофе не для детей.

Вряд ли Эмиль стал бы пить в таком положении, особенно горячие напитки. Вероятность облиться была слишком велика. Его бы устроил и кофейный аромат, но режиссер запретил. Стремление последнего подчеркнуть возраст Времянкина стало особенно заметным после того, как он распорядился поставить перед мальчиком креманку с разноцветными шариками мороженого. Очевидно, постановщик планировал умилить зрителей неисправимым сладкоежкой, падким на все разноцветно-сахарное. В итоге от мороженого пришлось отказаться: сначала оно потеряло вид, растаяв под жаром осветительных приборов – его заменили, – затем обнаружили, что креманка загораживает от камеры половину лица героя.

Пока оператор прорабатывал узор светового пятна за головой мальчика, режиссер проверял звук.

– Мне надо услышать петлички, – обратился он к ведущей. – Вика, поговорите.

– Хорошо, – кивнула девушка и повернулась к Эмилю: – Привет!

Она смотрела на Времянкина и улыбалась. Белоснежные зубы, чувственные губы, покрытые блеском, ямочки на щеках, слегка вздернутый нос, синие глаза, каскад из русых волос. «Красивая. Очень. Ммм, и пахнет волшебно. Я бы занялся с ней любовью», – думал Эмиль.

– Привет! – ответил он.

Его глаза поблескивали, словно масляные. Времянкин сдул челку со лба и откинулся на спинку стула.

– Меня зовут Виктория.

– Рад знакомству, Виктория. Меня зовут Эмиль.

Он сверлил журналистку взглядом, его уста изогнулись в лукавой усмешке.

– Еще поговорите, – вмешался режиссер.