Раб и солдат

[1] Рядовой Архип Осипов, обессмертивший свое имя во время штурма Михайловского укрепления в 1840 г., взорвав пороховой склад, в молодые годы был наказан за побег. Получил 1000 ударов шпицрутенами. Стал примерным солдатом. После его героической гибели был навечно приписан к первой роте Тенгинского полка. До революции при перекличке его имя называлось первым. На окрик «Рядовой Архип Осипов!» надлежало отвечать: «Погиб во славу русского оружия в Михайловском укреплении!»

[2] Создатели стиля «английский сад».

[3] Дели́ (тур. — «сорвиголова, безумный, отчаянный, храбрый») — с конца XV—начала XVI вв. легкая регулярная кавалерия в османской армии. Дели были известны своей безрассудной храбростью и мужеством в бою с врагами, а также необычной одеждой. Позднее вышли из-под контроля и превратились в банды, грабившие население, что привело к упразднению формирований в XIX веке. Традиционно считается, что у дели позаимствован облик крылатых гусар.

[4] История подлинная. Взята из книги «Воспоминания Ф. П. Фонтона: юмористическая, политическая и военныя письма' (том I.» Лейпциг, 1862 г). Кстати, не только Фонтон описывал, как видел, что пуля упала у ног. Такое часто встречается в рассказах того времени. Дистанция стрельбы была невелика.

Глава 18

Вася. Михайловское укрепление, май 1838 года.

Капитан Лико сидел в штабе, схватившись за голову. Очередной отчаянный рапорт мало что изменит. Подумаешь, боевые потери! Мы в армии. Тут война. Привычное дело. Но с 1-го сентября 1837 года по 1-е мая 1838 года в вверенной его попечению крепости умерло общим числом 254 человека из гарнизона и прикомандированных. На убыль личного состава в боях приходится меньше четверти. Остальные — от цинги и лихорадки. При закладке форта находилось там две роты, а теперь одна, хоть и прозываются до сих пор оставшиеся солдатами Мушкетёрской и Карабинерской ротами. Жидкий ручеек пополнения ничего не решал.

Роты? Две роты⁈ Осталось столько, что впору сводить в одну. И та некомплектна. Этому слабому гарнизону предоставлена защита укрепления, имеющего до 500 сажен длины линии огня. Сверх того, самый бруствер, со всеми земляными работами и жалкими потугами защитить самих себя, получил большие повреждения. Турбастоны разбивают собственные пушки своими откатами. Амбразуры, укрепленные сверх бруствера сырцовом кирпичом, совсем разрушились и не могут быть починены. Внутренняя крутость бруствера, облицованного на глине дурным камнем местной породы и плетневыми корзинами, осыпалась во многих места. Банкеты заплыли. Внутренность укрепления, не будучи нивелирована и усыпана щебнем, задерживает воду, отчего происходить всегдашняя грязь.

Грязь! Гарнизон утопал в грязи. Как только люди все это терпят⁈ Личный состав, имеющий под ружьем 138 нижних чинов, не может исправлять и главных повреждений при беспрерывных работах, атаках горцев и болезнях, косящих каждого четвертого. Капитан был бы рад людей выставить на ремонты. Но чем и кем работать⁈ За вязанку хвороста кровью приходится платить. Лесу взять неоткуда. Только подвозом. Дубовые и буковые рощи в окрестностях нужно брать с боем и не его силами. До батальона потребно, чтобы запастись строевым лесом.

«Не горцев мы блокируем. Сами сидим в осаде, — с горечью признался сам себе комендант. — Хорошо, что они атаковали. Теперь передышка нам выйдет. Пусть ненадолго, но люди выдохнут».

Лико не мог не признаться, что за год, пока они сидят в черкесской блокаде, в людях постепенно выковывается стальной сердечник. Не осыпающиеся валы хранят крепость. А тот нереальный тип солдата, который медленно, но верно формируется из воинов, отданных под его команду. Тот самый тип, в который превратится (уже превратился?) кавказский солдат. Тот самый тип, который в явном меньшинстве победит в будущем и Шамиля, и черкесов[1].

«Нешто от безысходности?» — ужаснулся капитан.

— Разрешите, ваше Благородие?

В сырое и убогое здание, прозываемое штабом с канцелярией, сунулся конвойный. Он привел этого странного беглеца, который своей яростной атакой спас Кавалер батарею и собственную капитанскую голову.

— Заводи! — обреченно уронил Николай Константинович.

Вошел Вася Милов — оборванец оборванцем. Нагло, как посчитал комендант крепости, огляделся.

— Потребно мне отобрать у тебя показания, — с какой-то внутренней тоской промычал Лико.

Вася залился соловьем. Особо упирал на свои страданья у черкесов. На дурное обращение, побои и обещание продать в рудники.

— Ты мне Лазаря не пой! — рассердился капитан. — Говори, как на духу, кто такой и какого звания.

Милов заблеял. Сами мы не местные. Из Урюпинска. Степь да степь кругом, а поодаль речка Хопер.

— Заразительные болезни имеешь?

— Никак нет!

— Во время нахождения у горцев никакого законно противного преступления не учинил?

— Разок бежать пытался. Был пойман. Второй раз, когда утёк, черкес на меня наскочил. Ну я его и…

— Про злоумышление к нападению на форт ведал?

— Так сами видели, как все вышло.

— Грамоте приучен? — прервал Лико Васин словесный фонтан. — На, подписывай бумагу.