Пытаясь проснуться

Он уже был стар, и ему все время казалось, что его скоро убьют, потому что он никому не нужен. Работал он, между прочим, фининспектором, но даже и на этой работе не мог сделать ничего полезного, и его начальник держал его просто из жалости. Ночами ему снилось, что он умер и из его большого и очень красивого черепа сделали пепельницу. Пепельницу поставили на большой письменный стол, а за стол сел здоровый Маяковский и стал писать поэму «500 000 000». Маяковский покуривал папиросу и стряхивал пепел в череп фининспектора. Этот горячий пепел прожигал ему все нутро. И на него ужасно давила цифра 500 000 000. И все же Дробников очень гордился тем, что из его черепа вышла такая хорошая и красивая пепельница. Но он злился на Маяковского. Почему этой пепельницей должен пользоваться именно Маяковский? Ведь можно бы предоставить ее какому-нибудь другому человеку, любому честному человеку нашей советской страны, сознательному и не оробелому, потому что в оробелых палили из парабеллума.

Один добрый человек сказал Дробникову, желая принести ему облегчение:

– Ну чего ты переживаешь, чудак? Ведь ты и есть Маяковский!

Этот человек хотел сделать доброе дело, но сделал злое дело, потому что Дробников после этого совсем сошел с ума. Он напился и пошел по улице, выкрикивая: «Иду красивый, двадцатидвухлетний!»

Все над ним смеялись, потому что он был совсем некрасивый и лет ему было много. Тогда он крикнул в лицо всем людям: «С гордостью вынимаю из широких штанин дубликатом бесценного груза, смотрите, завидуйте, я – гражданин Советского Союза!»

И он вынул свой советский паспорт и стал его всем показывать.

Но никто не стал смотреть, потому что никто этим делом не интересовался.

Тогда он сам стал рассматривать свой паспорт. Но он был очень пьян.

– Чего это тут понаписали, мошенники! – закричал он. – Дробников? Что это за Дробников! Мое имя – Владимир Маяковский! Иногда мне нравится больше всего собственное имя – Владимир Маяковский, вот как! А такой паспорт мне не нужен!

И он взял и бросил свой паспорт в канализационный люк. Потом он пошел по улице, распевая во все горло своим писклявым голоском: «С этого знамени, с каждой складки, снова живой взывает Ленин: Пролетарии! Стройтесь к последней схватке. Рабы! Разгибайте спины и колени!»

Скоро его задержала милиция. А так как у него не было паспорта, его провели в отделение, а прямо оттуда отправили в психоневрологическую клинику, так как он бредил. Если бы он не был карликом и не был такой сморщенный, его бы отвезли в вытрезвитель, а потом отпустили бы.

Но, к счастью, начальник отделения милиции оказался исполнительным и понимающим человеком. Карлик Дробников долго пролежал в больнице, называл санитаров империалистами, кричал, что всех их «единственный выход – взорвать», и все время бормотал: «Потому что в сердце, выжженном как Египет, есть тысяча пирамид».

Ему казалось, что его сердце выжжено, как Египет, и в нем ничего нет, кроме огромного количества пирамид.

Но лечение пошло ему на пользу. Через какое-то время он выписался из больницы, вышел на пенсию и мирно доживал свои дни на даче, гуляя под вечер, когда в сумерках дачники и прохожие принимали его за ребенка и поэтому не обращали на него внимания.

Он умиротворился настолько, что иногда с удовольствием декламировал:

Крошка сын к отцу пришел,

И спросила кроха:

Что такое хорошо и что такое плохо?

– Вот так-то, – говорил он. – Что такое плохо?

А ведь когда он учился в школе, эти строчки выводили его из себя, а в слове «кроха» он усматривал гнусный намек на свой мизерный рост. Но пребывание в больнице явно пошло ему на пользу. Он даже увлекся рыбалкой и умер глубоким стариком, написав на прощание своему двоюродному племяннику в Калинин:

– Хорошо, что я не поставил точку пули в самом конце.

Племянник понял намек, потому что знал, что Дробников раньше мечтал покончить жизнь самоубийством, но почему-то упрямо хотел совершить это с помощью пистолета. Однако он не знал, где ему достать оружие. В юности он возлагал большие надежды в этом отношении на армию, но его в армию не взяли, так как он был слишком мал и весь смог бы поместиться в один солдатский сапог. Поэтому он и остался в живых.

Племянник обрадовался, прочитав последнее послание своего двоюродного дядюшки. Письмо означало, что покойный не жалеет о том, что не совершил самоубийства. Следовательно, его жизнь была счастливой. Впрочем, Дробников так и говорил своим партнерам по рыбной ловле: «У меня была большая и счастливая жизнь!»

Все его уважали, и если поминали о нем, то лишь только добрым словом.

Шах

К югу от Старого города, от крепости, где до сих пор существует ханский дворец, не окончательно разрушенный временем русских, хан-сарай Ширваншахов, на обрыве скалы, среди вечно цветущих благоухающих садов, в зелени тенистых рощ – на обрыве, из-под которого когда-то бестрепетно смотрели в седые морские пучины черные корабли шаха Аббаса, – там, на обрыве, у подножья горы, разбит небольшой, но прекрасный парк, сад, площадка для игры в вингер.