Пытаясь проснуться

Вокруг этого блюдца еще недавно вращался вихрь беспокойства, вращалась зловещая карусель страха и подозрений, бренчащая всеми бубенцами ужаса: собравшимся показалось, что молоко в блюдце отравлено. Собравшимся (а ведь собрались они для веселья, для отдыха, ради невинного и бисквитного соблазна!) показалось, что собачка Педжи (правильнее бы называть ее Пегги – так мы и станем впредь поступать), несколько раз окунув в молоко свой розовый язычок, околела. Она упала на вощеный паркет, агонально и твердо вытянула твердые тонкие ножки. Но ученый… Среди гостей находился еще и ученый, известный человек, заслуженный, пользующийся уважением. Знаете, этот ученый обладает молитвенным даром. Раньше наука и вера сторонились друг друга. Но времена изменились, и теперь наука и вера идут по жизни, как две влюбленные друг в друга подруги. Идут, сплетясь, в динамическом подвижном объятье, рассекая воздух горячими, вечно юными телами. Ученый опустился на колени возле блюдца, возле молниеносно околевшей собачки. Он помолился, и… Пегги ожила, вскочила на твердые лапки. И сразу все расслабились, рассмеялись, загомонили, окунулись во флирт, в атеизм, в пирожные, в поэзию, в округлые жесты, в маленький алкоголь, в политические новости, в магию вечера, в блеск и сверкание человеческой повседневности.

Сразу же всем захотелось подумать, что ничего не случилось, что никто не разместил яд в молоке, что Пегги не умирала, а просто отловила краткий и ничем не объяснимый обморок. Даже ученый, чье смирение не знало границ, как бы на время забыл о своем молитвенном труде: он сидел в кресле, изможденно уставясь в отрывной календарь, висевший в уголке, на фоне замасленно-охристой обойной бумаги. Взгляд ученого околдовала дата нынешнего вечерка: 12 ноября 1976 года.

И только Пегги, воскресшая Пегги, спасенная Пегги не скрывала от себя своего потрясения: она приобрела опыт смерти, опыт окончательного смирения, опыт отсутствия, опыт скитания по нездешним тропам, опыт предательства, опыт экспонирования своего жалкого жирного тельца в зелено-желтых витринах небытия, опыт разрушения какого-либо опыта и его следов. Тронутый сединой бочонок на тонких ножках – она, подрагивая, дрожа, трепеща, держась близ стен, вознамерилась улизнуть украдкой из ярко освещенной комнаты, обжитой весело-шумливыми гостями. Ее манила тьма-тьма-тьма, как незадолго до того манила она-она-она ту молодую женщину, что прилегла в соседней комнате.

А что же соседняя комната? А что же второе окно, соседствующее с первым, где сквозь кружевную занавеску блистает небольшая, собранная в пучок, брызжущая светосоком люстронька? Нет, соседнее окно темно. Позвольте мне еще немного приблизить мои всматривающиеся очи к волосатой поверхности вашего торса. Мои зоркие очи все смогут разглядеть, даже в полумрачном окне. Надо лишь аккуратно раздвинуть пальцами ваш подшерсток.