Пылающий берег

Сантэн снова медленно повернулась к окну.

Часы в деревне отбили два, и вскоре после этого они услышали, что офицеры эскадрильи уходят. Некоторые были настолько пьяны, что товарищам пришлось вынести их из дома и бросить в кузов грузовика, как мешки с зерном, а потом грузовик медленно уехал в ночь.

В дверь тихо постучали; Анна встала с кровати и подошла, чтобы ее открыть.

— Она не спит?

— Не спит, — шепнула в ответ Анна.

— Могу я с ней поговорить?

— Входите.

Шон Кортни вошел в спальню и остановился рядом со стулом Сантэн. Девушка почувствовала запах виски, но генерал держался на ногах крепко, как гранитный валун, и голос его звучал ровно; и все же она ощутила, что внутри у него встала некая стена, отгородившая горе.

— Мне пора идти, дорогая, — сказал он на африкаансе.

Сантэн встала, позволив одеялу соскользнуть с коленей, и, все так же со свадебной вуалью на плечах, шагнула к генералу и посмотрела ему в глаза.

— Вы были его отцом, — сказала она.

Самообладание генерала пошатнулось. Он качнулся и оперся рукой о стол, глядя на Сантэн.

— Откуда ты знаешь? — шепотом спросил он.

Теперь Сантэн увидела, как его горе выплеснулось наружу, и наконец позволила своему собственному горю соединиться с ним. Из ее глаз полились слезы, плечи задрожали. Генерал раскрыл ей объятия, и она ринулась в них, и он прижал ее к груди. Оба долго молчали, пока рыдания Сантэн постепенно не утихли. Тогда Шон сказал:

— Я всегда буду думать о тебе как о жене Майкла, как о моей родной дочери. Если я тебе понадоблюсь, не важно, где и когда, ты только дай мне знать.

Она быстро кивнула, моргая, а потом отступила на шаг.

— Ты такая храбрая и сильная, — сказал Шон. — Я это понял при нашей первой встрече. Ты выдержишь.

Он повернулся и, прихрамывая, вышел из комнаты, а через минуту Сантэн услышала шорох шин «роллса» по гравию, когда зулус повел машину на базу эскадрильи.

На рассвете Сантэн была на холме за особняком. Она сидела на спине Нюажа; и когда эскадрилья вылетела на рассветное патрулирование, девушка приподнялась в седле и помахала пилотам.

Маленький американец, которого Майкл называл Хэнком, летел впереди; он покачал крыльями и махнул ей рукой, Сантэн засмеялась и тоже замахала, при этом по ее щекам катились слезы, которые на холодном утреннем ветру обжигали ей кожу, как ледышки.

Потом они с Анной все утро работали, снова закрывая большую гостиную, накидывая на мебель чехлы, упаковывая сервиз и серебро. Потом они втроем пообедали в кухне холодным паштетом и окороком, оставшимися с вечера. Хотя Сантэн была бледна, а под ее глазами лежали темные, как синяки, круги и хотя она почти не дотронулась до еды и вина, разговаривала она как обычно, обсуждая домашние дела на сегодняшний день. Граф и Анна исподтишка тревожно наблюдали за ней, не зная, как воспринимать ее неестественное спокойствие, и в конце обеда граф уже не в силах был сдерживаться.

— Как ты себя чувствуешь, малышка моя?

— Генерал сказал, что я выдержу, — ответила Сантэн. — И я хочу доказать, что он не ошибся.

Она поднялась из-за стола:

— Я вернусь через час и помогу тебе, Анна.

Девушка взяла охапку роз, которые они вынесли из гостиной, и направилась к конюшне. Сев на Нюажа, она по аллее доехала до дороги, по которой двигалась длинная колонна солдат в хаки, сгибавшихся под тяжестью оружия и вещевых мешков; они окликали ее, когда она проезжала мимо, и она улыбалась и махала им рукой, а они с тоской оглядывались на нее.

Сантэн привязала Нюажа к церковным воротам и, держа розы, обошла поросшую мхом церковь. Темно-зеленые тисы раскинули ветви над участком де Тири, но недавно перекопанная земля была утоптанной и грязной, а могила походила на одну из овощных грядок Анны, только далеко не такую аккуратную и ухоженную.

Сантэн принесла из сарая в дальнем конце церковного кладбища лопату и принялась за дело. Закончив, она уложила на холмик розы и отступила назад. Ее юбка стала грязной, под ногти тоже набилась грязь.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала она. — Так намного лучше. А когда я найду каменотеса, я поставлю надгробие, Майкл, и буду приходить каждое утро со свежими цветами.

В тот день она работала вместе с Анной, не отрываясь от дела, не останавливаясь ни на минуту, и сделала перерыв лишь перед сумерками, чтобы умчаться на Нюаже на холм и увидеть самолеты, возвращавшиеся с севера. В тот вечер еще двое из эскадрильи не вернулись, и тяжесть горя, одолевшего Сантэн, когда она возвращалась домой, ощущалась ничуть не легче, чем от смерти Майкла.

После ужина она ушла в свою спальню сразу после того, как они с Анной перемыли посуду. Она понимала, что совершенно вымоталась, и ей хотелось спать, однако горе, которое она весь день держала в узде, навалилось на нее в темноте, и она накрыла голову подушкой, чтобы приглушить его.

Но Анна все равно все слышала, потому что прислушивалась. Она вошла в комнату девушки в чепце с оборками и ночной сорочке, со свечой в руке. Задув свечу, она скользнула под одеяло и обняла Сантэн, утешая и убаюкивая, пока девушка наконец не заснула.