Пылающий берег

Но Сантэн продолжала терпеливо расспрашивать, и наконец Анна хриплым шепотом подтвердила ее подозрения, глянув при этом через всю кухню на графа с выражением, какого Сантэн никогда прежде не видела на ее лице, но тогда девушка ничего не заподозрила, зато теперь все показалось ей вполне разумным.

Сейчас, когда она наблюдала за тем, как они спорят и смеются вместе, все вставало на свои места; вспомнился случай, когда Сантэн проснулась из-за ночного кошмара и побежала в комнату Анны, ища утешения, но увидела пустую кровать; и то, как обнаружила удивительное присутствие панталон Анны под кроватью отца, когда подметала его комнату…

К тому же всего лишь на прошлой неделе Анна вышла из погреба, где помогала графу чистить импровизированные стойла для животных, с соломой, прилипшей сзади к ее юбке и к пучку седых волос на голове.

Это открытие словно еще больше усилило одиночество Сантэн и ощущение пустоты внутри. Она теперь почувствовала себя по-настоящему заброшенной, отделенной от мира и не имеющей цели, больной и бессмысленной.

— Пойду-ка я…

Она резко встала из-за стола.

— Ох, нет! — Анна загородила ей дорогу. — Нам нужно восстановить припасы в этом доме, потому что твой отец скормил гостям все, что у нас было, и ты, мамзель, мне поможешь!

Сантэн просто необходимо было ускользнуть от них, побыть в тишине, разобраться с этим новым ужасающим упадком духа. Она молча нырнула под протянутую руку Анны и распахнула кухонную дверь.

А за ней стоял самый прекрасный человек из всех, кого только она видела в своей жизни.

На нем были сияющие высокие ботинки и отличные бриджи для верховой езды, немного светлее, чем его китель цвета хаки. Тонкая талия была перетянута отполированным ремнем со сверкающей пряжкой, офицерский походный ремень наискось пересекал грудь, подчеркивая ширину плеч. Слева на груди поблескивали крылышки Королевского летного корпуса и ряд разноцветных ленточек, на погонах красовались знаки воинского звания, а фуражка была аккуратно смята так, как принято у боевых пилотов-ветеранов, и сидела под лихим углом над невероятно синими глазами.

Сантэн отступила на шаг и уставилась на него снизу вверх, потому что он возвышался над ней, как некий молодой бог, и Сантэн испытала чувство, совершенно новое для нее. Ее желудок словно превратился в желе, горячее желе, оно тяжело таяло и сползало вниз по ее телу, пока девушке не стало казаться, что ее ногам не вынести такой груза. И в то же время ей стало очень трудно дышать.

— Мадемуазель де Тири…

Видение боевого великолепия заговорило и коснулось козырька фуражки, отдавая честь. Голос был явно знакомым, и Сантэн узнала глаза, эти лазурные глаза, к тому же левая рука видения поддерживалась узкой кожаной петлей…

— Майкл…

Голос Сантэн прозвучал сдавленно. Она тут же поправилась:

— Капитан Кортни… — И сразу сменила язык: — Минхеер Кортни?

Молодой бог улыбнулся ей. Казалось просто невозможным, что это тот же самый человек — взъерошенный, окровавленный, грязный, в изорванных лохмотьях, дрожащий и жалкий, кому она помогла справиться с потрясением от боли и слабости, а затем, поддавшегося опьянению, усадила в коляску мотоцикла накануне днем…

Когда он улыбнулся, Сантэн почувствовала, как мир пошатнулся под ее ногами. А когда мир замер, она почувствовала, что теперь он несется по другой орбите, по новому пути среди звезд. Ничто не могло теперь стать прежним.

— Entrez[15], месье…

Она отошла в сторону; и когда летчик перешагнул порог, граф встал из-за стола и поспешил ему навстречу.

— Как ваши дела, капитан? — Он пожал руку Майкла. — Как ваши раны?

— Намного лучше.

— Немножко коньяка пойдет им на пользу, — предположил граф и лукаво покосился на дочь.

Желудок Майкла испуганно сжался при этих словах, и он энергично затряс головой.

— Нет, — твердо произнесла Сантэн и повернулась к Анне. — Мы должны проверить повязки капитана.

Протестуя лишь для вида, Майкл сел на табурет перед плитой, и Анна расстегнула его ремень, а Сантэн, стоя за его спиной, сняла с него китель и рубашку.

Анна размотала бинты и одобрительно хмыкнула.

— Горячей воды, дитя! — приказала она.

Они осторожно обмыли и просушили ожоги, потом опять смазали их бальзамом Анны и перевязали чистыми бинтами.

— Заживает прекрасно, — кивнула Анна, пока Сантэн помогала Майклу надеть рубашку.

Она и не представляла прежде, какой гладкой может быть кожа мужчины — и на боках, и на спине… На затылке Майкла курчавились темные волосы, а сам он был таким худым, что все позвонки выступали под кожей отчетливо, как бусины чёток, а вдоль них бежали две гряды крепких мускулов.

Сантэн обошла Майкла, чтобы застегнуть на нем рубашку спереди.

— Вы так добры… — тихо произнес он.

Она не осмелилась посмотреть ему в глаза, чтобы не выдать своих чувств перед Анной.