Пылающий берег

— A bas les boches! — взвыл граф и тайком приложился еще к одной бутылочке кларета, до того как Сантэн успела ее отобрать вместе с ключами от погреба.

В конце длинной дороги, что вела от особняка, Эндрю придержал мотоцикл и уже на умеренной скорости присоединился к маленькой жалкой процессии, что тащилась от холмов по грязной, изрытой колеями главной дороге.

«Фургоны мясников», как называли полевой санитарный транспорт, были тяжело нагружены результатами возобновившейся немецкой бомбардировки. Они с трудом продвигались через глубокие лужи, их крытые брезентом кузова раскачивались и подпрыгивали. Кровь раненых, лежавших наверху, капала на тех, кто находился ниже.

По обочинам дороги тащились маленькие группы легкораненых, они побросали винтовки и опирались друг на друга, их раны были кое-как перевязаны санитарами, лица этих людей казались пустыми от боли, глаза лишены выражения, а мундиры стали жесткими от грязи; двигались они механически, не ожидая ничего хорошего.

Доктор, стремительно трезвея, соскочил с мотоцикла и выбрал наиболее серьезно пострадавших из этого потока. Двоих они усадили на заднее сиденье, одного на топливный бак перед Эндрю, а еще троих — в коляску вместе с Майклом. Доктор бежал следом за перегруженным «Ариэлем», подталкивая его через ямы, и был уже абсолютно трезв, когда через милю они добрались до госпиталя, расположенного в ряду коттеджей на краю деревни Морт-Ом. Он помог новым пациентам выбраться на землю, а потом повернулся к Эндрю:

— Спасибо. Мне необходим был перерыв. — Он глянул на Майкла, все еще сидевшего в коляске. — Присмотрите за ним. Не вечно же это будет продолжаться.

— Майкла только чуть-чуть зацепило, вот и все!

Но доктор покачал головой.

— Военное истощение, — сказал он. — Контузия. Мы еще толком этого не понимаем, но, похоже, просто существует предел тому, сколько могут выдержать эти бедолаги. Как долго уже он летает без отдыха — три месяца?

— С ним все будет в порядке! — агрессивно возразил Эндрю. — Он справится!

Он жестом защиты опустил ладонь на обожженное плечо Майкла, прекрасно помня, что прошло уже шесть месяцев с его последней увольнительной.

— Посмотрите за ним, все признаки налицо. Он же худой, как будто умирает от голода, — упрямо продолжил доктор. — Дергается и дрожит. А глаза… могу поспорить, у него случаются моменты неуравновешенного и нелогичного поведения, внезапные приступы мрачности вперемешку с яростью. Я прав?

Эндрю неохотно кивнул:

— Он то называет противников мерзкими червями и расстреливает из пулемета сбитые немецкие самолеты, то вдруг заявляет, что они — отважные и достойные враги… на прошлой неделе он врезал кулаком новичку, который назвал их гансами.

— Безоглядная храбрость?

Эндрю припомнил утренние аэростаты, но на вопрос не ответил.

— Но что мы можем сделать? — беспомощно спросил он.

Доктор вздохнул и пожал плечами, протягивая руку:

— До свидания, и удачи вам, майор.

И тут же отвернулся, на ходу снимая с себя куртку и закатывая рукава.

У входа во фруктовый сад, как раз перед тем, как они добрались до лагеря эскадрильи, Майкл внезапно выпрямился в коляске и с серьезностью судьи, читающего смертный приговор, произнес:

— Похоже, меня тошнит.

Эндрю остановил мотоцикл у обочины и придержал голову Майкла.

— А все этот изумительный кларет, — пожаловался Майкл. — Не говоря уже о «Наполеоне»… какой коньяк! Если бы только был другой способ спасти его!

Шумно освободив желудок, Майкл снова обмяк и с такой же серьезностью сказал:

— Хочу, чтобы ты знал: я влюбился!

Затем его голова упала, и он снова потерял сознание.

Эндрю прислонился к мотоциклу и зубами вытащил пробку из бутылки кларета.

— Это определенно заслуживает тоста! Давай же выпьем за твою великую любовь! — Он взмахнул бутылкой в сторону бесчувственного тела рядом с собой. — Не хочешь?

Выпив немного, Эндрю опустил бутылку и вдруг начал безудержно рыдать. Он попытался остановить слезы, ведь он не плакал с тех пор, как ему исполнилось шесть лет, а потом вспомнил слова молодого доктора — «неуравновешенное и нелогичное поведение», и слезы хлынули настоящим потоком. Они текли по его щекам, и Эндрю даже не пытался их вытирать. Наконец он сел на мотоцикл, дрожа от молчаливого горя.

— Майкл, мальчик мой, — прошептал он. — Что с нами будет? Мы обречены, у нас не осталось надежды. Майкл, совсем никакой надежды ни у одного из нас!

Он закрыл лицо ладонями и снова зарыдал так, словно у него разрывалось сердце.

Майкл проснулся от звона оловянного подноса, который Биггс поставил рядом с его походной койкой.

Он застонал и попытался сесть, но боль ожогов вынудила его снова лечь.

— Который час, Биггс?

— Половина восьмого, сэр, и чудесное весеннее утро.

— Биггс… черт побери… почему ты меня не разбудил? Я же опоздал на утреннее патрулирование…

— Нет, сэр, не опоздали, — успокаивающим тоном проворчал Биггс. — Мы сегодня отстранены от полетов.

— Отстранены?