Пылающий берег

— Надеюсь, вы извините нас, если мы покинем вас на несколько минут. Нам с Гарри нужно кое о чем переговорить с Сантэн.

Кабинет генерала был отделан панелями красного дерева, книги на стеллажах были переплетены в коричневую телячью кожу, стулья и кресла тоже обтянуты кожей.

На полу лежал восточный ковер, на углу письменного стола стояла небольшая бронзовая фигурка работы Антона ван Воува, по иронии судьбы изображавшая охотника-бушмена с луком в руке, который, прикрыв глаза ладонью другой руки, всматривался в пустынную равнину. Фигурка так живо напомнила Сантэн об О’ве, что она судорожно вздохнула.

Шон взмахом сигары предложил Сантэн сесть в огромное кресло с подлокотниками, стоявшее перед его столом, и девушка, очутившись в нем, ощутила себя миниатюрной. Гарри сел на стул сбоку от стола.

— Я уже поговорил с Гарри, — начал Шон без лишних предисловий. — Я рассказал ему о том, как погиб Майкл, прямо перед венчанием.

Он наконец и сам сел за стол и задумчиво повернул на пальце свое золотое обручальное кольцо.

— Мы все понимаем, что во всех смыслах, кроме официального, Майкл был твоим мужем и отцом Майкла. Однако формально… — Он слегка замялся. — Формально Майкл — незаконное дитя. Да, в глазах закона он бастард.

Это слово ошеломило Сантэн. Она уставилась на Шона сквозь клубы сигарного дыма. Все молчали.

— Мы не можем с этим согласиться, — сказал наконец Гарри. — Он мой внук. Мы не можем этого признать.

— Верно, — согласился Шон. — Не можем.

— И если ты не против, дорогая… — Гарри теперь почти шептал. — Я бы хотел усыновить мальчика.

Сантэн медленно повернула голову в его сторону, и Гарри поспешил продолжить:

— Это же будет простая формальность, юридическая возможность утвердить его положение в мире. Это можно сделать очень осторожно, и, конечно же, это не повлияет на наши отношения. Ты же все равно остаешься его матерью и опекуном, а я буду рад стать его защитником и сделать для него все, что не может сделать его отец.

Сантэн поморщилась, и Гарри заторопился:

— Прости, дорогая, но мы должны это обсудить. Как уже сказал Шон, мы все согласны с тем, что ты — вдова Майкла, и нам хочется, чтобы ты взяла наше семейное имя, мы будем обращаться с тобой так, словно церемония в тот день состоялась… — Он поперхнулся и закашлялся. — Никто и не узнает об этом, кроме нас троих и Анны. Можешь ли ты согласиться на это ради ребенка?

Сантэн встала и подошла к Гарри. Она опустилась перед ним на колени и прижалась лбом к его ногам.

— Спасибо, — прошептала она. — Вы добрейший из всех людей, каких я только знаю. Вы действительно стали для меня настоящим отцом.

Следующие месяцы стали для Сантэн временем радости и покоя, их наполняли солнце и смех Шасы, и где-то неподалеку всегда присутствовал застенчивый Гарри Кортни, а на заднем плане маячила куда более внушительная фигура Анны.

Каждый день Сантэн ездила верхом — сперва перед завтраком, а потом еще раз, прохладным вечером. Нередко Гарри составлял ей компанию и рассказывал истории о детстве Майкла или эпизоды семейной истории, когда они поднимались по лесной тропе на склон или останавливались у запруд под речными водопадами, чтобы напоить лошадей, — там вода падала с высоты в сотню футов, рассыпаясь белыми брызгами о мокрые черные камни.

Остальная часть дня проходила в выборе гардин и обоев, в наблюдении за работой мастеров, обновлявших дом. Сантэн советовалась с Анной по поводу новой организации домашнего порядка, играла с Шасой и пыталась помешать слугам-зулусам без конца баловать его; под руководством Гарри она осваивала искусство управления «фиатом», обдумывала приглашения, приходившие с каждой дневной почтой, и в целом занималась делами Теунис-крааля так же, как делала это в особняке в Морт-Оме.

Каждый день она и Шаса пили чай с Гарри в библиотеке, где он проводил большую часть дня, а он, поблескивая очками в золотой оправе, сидевшими на кончике его носа, частенько читал им то, что написал в этот день.

— О, как прекрасно, должно быть, обладать таким даром! — воскликнула как-то Сантэн, когда Гарри положил на стол листы рукописи.

— Ты восхищаешься теми, кто сочиняет? — спросил Гарри.

— Вы совершенно особенные люди.

— Ерунда, моя дорогая, мы люди самые обычные, просто мы настолько тщеславны, что нам кажется, будто другим будет интересно то, что мы можем сказать.

— Хотелось бы и мне уметь писать!

— Ты можешь, у тебя великолепный почерк.

— Я имею в виду, по-настоящему писать!

— Ты можешь. Запасись бумагой и начинай. Если это то, чего ты хочешь.

— Но… — Сантэн изумленно уставилась на него. — О чем бы я могла написать?

— Напиши о том, что происходило с тобой в пустыне. Это было бы совсем неплохо для начала.

Понадобилось три дня, чтобы Сантэн привыкла к этой идее и собралась с силами для попытки. Потом она велела слугам поставить стол в беседке на краю лужайки и уселась за него с карандашом в руке, пачкой бумаги и ужасом в сердце. И потом она каждый день испытывала такой же страх, когда придвигала к себе первый чистый лист, однако страх быстро исчезал, когда слова начинали течь на бумагу.