Пылающий берег

— Но, Хорошее Дитя, — возразил О’ва, — как может та звезда принадлежать тебе? Она не принадлежит никому и принадлежит всем, как тень акации, как вода в пустынном источнике или как земля, по которой мы идем, — никому и при этом всем. Никто не владеет антилопами, но мы можем брать у них жир, когда нам это нужно. Никто не владеет большими растениями, но мы можем собирать их при условии, что оставим часть для детей. Почему ты говоришь, что та звезда принадлежит только тебе?

Это было выражением философии, ставшей трагедией для его народа, — отрицание собственности, что обрекло бушменов на безжалостное преследование, истребление и рабство или на изгнание в дальние концы пустыни, где никто другой просто не мог существовать.

Так текли однообразные дни ожидания — в рассуждениях и неторопливой рутине охоты и поиска растений. А потом как-то вечером оба сан сильно взволновались. Они смотрели на север, их маленькие янтарные лица повернулись к небу, безупречно голубому, как яйцо цапли.

Сантэн понадобилось несколько минут, чтобы понять, что их так возбудило, — а потом она увидела облако. Оно вставало над краем северного горизонта, как палец гиганта, и росло, пока Сантэн смотрела на него, и выравнивалось наверху, образуя широкую плоскость, а затем до ее слуха донесся далекий гром, подобный рыку льва. Вскоре облако стало тучей, которая поднялась выше, закрыв половину неба, играя красками заката и освещаясь внутренними прекрасными вспышками молний.

В этот вечер О’ва танцевал, свистел и пел, восхваляя духов туч, пока наконец не свалился в изнеможении. Но к утру туча рассеялась.

Однако небо изменилось, оно уже не было незапятнанно голубым, на нем появились полоски тонких перистых облаков. И сам воздух, казалось, тоже изменился. Он был насыщен электричеством, от которого у Сантэн покалывало кожу; жара стала тяжелой и душной, ее даже труднее было вынести, чем сухие полуденные часы, а над северным горизонтом снова поднялись грозовые тучи, вздымая чудовищные клубящиеся массы к небу.

С каждым днем тучи становились выше и многочисленнее; они скапливались на севере, как легион великанов, и двигались на юг, а землю накрывало удушающим одеялом, под которым даже двигаться было тяжело.

— Пожалуйста, пусть пойдет дождь! — шептала Сантэн каждый день, обливаясь потом.

Дитя в ее утробе казалось ей теперь глыбой железа.

Вечером О’ва снова танцевал и пел.

— Дух облака, посмотри, как земля ждет тебя, она словно самка антилопы, дрожащая от страсти к быку. Спустись с высот, дух облака, почитаемый нами, пролей свою животворную жидкость на свою супругу-землю. Сотвори акт любви, и пусть от твоего семени она родит изобилие новой жизни!

Ха’ани взвизгивала и свистела в дудку, и Сантэн с такой же страстью поддерживала ее.

И вот однажды утром солнце не показалось, тучи растянулись плотной серой массой от горизонта до горизонта. Низко висевшие, они опускались еще ниже, и огромные зигзаги молний вырывались из их огромного серого свиного брюха и с грохотом врезались в землю, и казалось, будто земля подпрыгивает под ногами. Одинокая капля упала на лоб Сантэн, тяжелая, словно камень, так что Сантэн в изумлении отшатнулась и вскрикнула.

А потом нависшие над ними тучи лопнули, и из них хлынул дождь, подобно стае саранчи. Каждая капля, ударяясь о поверхность плоского углубления, превращалась в шарик грязи, а жесткие ветки кустов по краю чаши заставляла вздрагивать и дрожать, как будто на них села стайка невидимых птиц.

Дождь впивался в кожу Сантэн, одна капля ударила ее в глаз, ослепив на секунду. Девушка сморгнула ее и засмеялась, увидев, что О’ва и Ха’ани резвятся в чаше. Они сбросили свою скудную одежду и голыми отплясывали под дождем. Каждая капля, что разбивалась об их морщинистую янтарную кожу, рождала серебристое облачко брызг, и бушмены восторженно завывали.

Сантэн тоже сорвала с себя брезентовую юбку и накидку и, совершенно нагая, встала под дождем, подняв руки к тучам. Дождь колотил ее, стекал по длинным темным волосам на лицо и плечи. Сантэн обеими руками отвела волосы и открыла рот.

Она словно оказалась под водопадом. Дождь вливался в ее рот с такой скоростью, с какой она успевала глотать. Дальняя сторона чаши исчезла за голубой вуалью потоков, ее поверхность превратилась в желтую грязь.

Дождь оказался таким холодным, что вскоре руки Сантэн покрылись гусиной кожей, а соски грудей потемнели и затвердели, но она смеялась от радости и побежала к бушменам, чтобы отплясывать вместе с ними, а гром продолжал греметь, как будто по крыше неба перекатывались огромные валуны.

Земля словно растворялась под сплошными серебряными потоками. Вмятина в земле уже наполнилась водой до лодыжек, и шелковистая грязь хлюпала между пальцами ног Сантэн. Дождь придал всем новую жизненную силу, и они танцевали и пели, пока О’ва не умолк внезапно и не склонил голову набок, прислушиваясь.