Пыль Снов

Она выскользнула из-под тяжелой руки, встала, стряхнув с колен костяную пыль. — И спросили его, что такое Крылатое Горе? И сказал Галлан: «Есть лишь один, дерзающий приказывать мне. Один, способный не зарыдать, вместив в душе тоску народа, тоску целого королевства. Его зовут Сильхас Руин».

Йедан осматривал пляж. — Что стало с мечом?

Она вздрогнула, взяла себя в руки. Ну почему брат все еще способен ее удивлять? — Женщина, что была с Галланом, взяла его и выбросила в море.

Голова его резко повернулась. — И почему бы она так поступила?

Яни Товис подняла руки: — Она не объяснила.

Йедан снова поглядел на грозную стену, словно пытаясь пронзить взором глубины, отыскать проклятый меч.

— Всего лишь сломанное оружие…

— Меч Хастов, ты сама сказала.

— Я не знаю, что это должно означать.

Он поморщился. — Меч должен уже исцелиться. — Йедан пошел вдоль берега, глядя на бледный пляж. — Свет должен был отвергнуть его, выбросить.

Она следила за ним взглядом. «Исцелиться?» — Йедан!

— Да? — оглянулся он.

— Мы не можем жить здесь.

— Разумеется, не можем.

— Но в Харкенасе что-то происходит — я не знаю, сможем ли мы вернуться и туда.

— Когда она полностью вернется, — сказал, отворачиваясь, Йедан, — давление должно стать слабее.

— Она? Кто?

— Не тупи, сестра. Мать Тьма. Кто еще является словно кулак по головам? — Он снова побрел, обыскивая Первый Берег.

* * *

— Эрастрас, — прошептал она, — что ты теперь будешь делать?

Ливень скривился ведьме: — Ты даже не слушаешь?

Олар Этиль встала, подобрала гнилой плащ, сшитый из мехов и чешуйчатых шкур: — Что за дивный ковер, что за буйство роскоши, какие сочные краски!

Похоже, заплесневелый орешек ее мозгов наконец треснул. — Я говорю, следы повозки свежие, едва ли день прошел.

Олар Этиль подняла руку, словно приветствуя кого-то за окоемом. Когтистый палец чертил узоры в воздухе. — Идите по кругу, друзья мои, да помедленнее. Подождите, пока он не пройдет сквозь, вовне и наружу. Нет смысла в столкновении воли, ведь ваша воля не имеет цели. Что за сложный план! Неважно. Если кто и должен дрожать, то не я. Ха!

— Громадная повозка, — продолжал Ливень. — Перегруженная. Но что самое интересное, следы просто начинаются — ниоткуда — и погляди, какие глубокие они вначале. Чертова повозка словно с неба шлепнулась. Вместе с лошадями. Неужели тебе не любопытно?

— А? Скоро, да, достаточно скоро. — Она уронила руку, потом ткнула в него тем же пальцем. — Первый храм стал грудой хлама. Осажден десять лет назад, ныне остается выжженная шелуха. Никто не получил пощады. Матроны умирают неделями — знаешь ли, убивать их нелегкое дело. Надо идти, искать другую.

Зарычав, Ливень сел на кобылу и натянул поводья. — Быстро бегаешь, ведьма? Нет? Тем хуже. — Он пнул лошадь, заставив скакать по извилистому следу повозки. Пусть трясет костями, пусть превратится в пыль позади него. Вот лучшее утешение всем обидам. Или пусть стоит где стояла и смотрит на все горизонты по очереди и болтает и скулит и что угодно. Как будто небо кому-то отвечает.

Повозка. Люди. Живые люди. Вот что ему нужно. Вернуться к здравому рассудку — погодите, она же упала с неба, верно? Что тут здравого. — Ладно, — шепнул он, — они хотя бы живые.

* * *

Сендалат не успела сойти с моста, потеряв сознание. Вифал с руганью склонился, поднял ее голову, положил себе на колени. Из ее носа, ушей и даже уголков глаз текла кровь. Губы блестели, словно намазанные.

Трое нахтов — как их зовут в этом мире? — пропали. Сбежали, решил он, от того, что напало на его жену. Сам он ничего не чувствует. Мир заброшен, лишен жизни, до хорошей воды, наверное, лиги шагать — ох, как же ему хочется подхватить ее и уплыть от здешнего безумия на всех парусах.

Но теперь его жена, похоже, умирает.

Багровая пена показалась в углах губ, когда она что-то забормотала — он нагнулся — да, слова, беседа. Вифал распрямил спину, фыркнул. Посчитав, что он спит, она начинает повторять те же самые строчки. Словно это молитва, начало молитвы. «Что сломано, того не исправишь. Ты сломал нас, но дело еще не закончено. Смотри, что ты натворил».

В ее тоне есть какая-то жалоба, но столь бесстрастная, что режет не хуже кинжала. Жалоба, да, пронизанная ледяной ненавистью, содержащая желвак льда. Сложно, запутанно — или он просто всё вообразил. На деле все может быть глупостью, как детская песенка сломанной кукле, голова болтается под невероятным гулом, тупые глазки ниже носа, рот похож на рану на лбу…

Вифал одернул себя. Старые воспоминания могут быть запахами, вкусом или отрывками образов, но вряд ли всем сразу (по крайней мере, насколько он может судить по опыту). В черепе его полная неразбериха, все так плотно спрессовано, что сломана мебель, можно извлечь лишь куски, лишенные смысла… Боги, как он устал. И вот она провела его по всей дороге, только чтобы умереть в объятиях и бросить у ворот мертвого города.

— … смотри, что ты натворил…

Дыхание ее стало тверже. Кровь уже не капает… — он вытер ей рот грязной ладонью. Она резко вздохнула. Он склонился ближе: — Сенд? Ты слышишь?

— Милое изголовье… но вот запах…

— Ты не умираешь?