С другой стороны, к страху примешивались любопытство и предвкушение. Синна не скрывала от себя, что ей попросту интересно, как отреагирует отец. Бояться его всерьёз, до бездумности, она никогда не умела — а вот вить из лорда верёвки научилась отлично. К тому же вместе с покоем и бытовым довольством (уютный дом эра Альи, конечно, мало походил на хаэдранскую гостиницу или грязный, плохо просмолённый торговый кораблик) к Синне вернулась привычка любоваться собой. Так же, как ей нравились собственные волосы, и наконец-то отмытые руки, и здравый смысл, — нравилась и способность совершать поступки. То, что Синна делала сейчас, было именно поступком, и она нисколько в этом не сомневалась. Иногда она позволяла себе насмешливо фыркать, воображая знакомых дорелийских леди — как они дрожат по своим замкам, возятся с детьми и вздыхают от зимней скуки, ожидая нашествия. Когда они узнают, где сейчас Синна и что готовится сделать, то наверняка будут завидовать, неубедительно, будто пудрой, прикрываясь возмущением.
Только вот Ринцо Алья, увы, почему-то ни разу не пригласил её на заседание Совета Правителей. Неужели они опасались предательства или просто, как все мужчины, считали, что женщине там нечего делать?… Синна томилась от новой волны бездействия (и это когда там, на севере, королева Хелт готовит армию для новых завоеваний!), но просить его в открытую пока не решалась. Достаточно уже и того, что эр Алья дал ей приют под своей крышей, стойко перетерпев все истерики супруги.
Супруга же… Но о ней Синне даже в мыслях не нравилось говорить. Только вспомнив о Лауре, она торопилась взяться за какое-нибудь дело — снова изучала дорелийские карты (чтобы при необходимости быть готовой к любым вопросам надменных чаров и иров), или шла помочь служанке Челле с обрезкой розовых кустов, или читала (у Ринцо была небольшая, но со вкусом подобранная библиотека). Сгодились бы даже протирание зеркала или вдумчивый анализ запаха духов, любезно подаренных Ринцо («Как почётной гостье в нашей стране», — слегка смущённо сказал он). Что угодно, лишь бы не думать об этой дикой кошке, которая в любой момент готова вспыхнуть от ненависти и, кажется, понятия не имеет о хороших манерах.
И которая невыносимо, до боли меж рёбер похожа на Линтьеля.
Когда Синна пыталась спланировать предстоящую встречу с Лаурой, её мучили дурные предчувствия. Вообще-то Синна превосходно умела владеть собой, но тогда рассматривала всерьёз и внезапную бледность, и нелепое оханье, и (о, высший предел стыда!) обморок, как на площади перед ратушей Хаэдрана. Теперь Синне было ещё стыднее вспоминать о своих страхах: невозможно, чтобы проклятый менестрель приобрёл над ней, наследницей замка Заэру, такую власть…
Всё обошлось терпимо, пожалуй — как нельзя лучше. И лицо Лауры, женской копии Линтьеля, не особенно потрясло Синну. Она просто увидела то, что ожидала увидеть.
Синна ко всему быстро привыкала, привыкла и к ежедневной близости этих чётких, будто высеченных из золота черт. Возможно, это далось ещё легче потому, что в остальном Лаура была полной противоположностью брату: взрывная, иногда до грубости, легкомысленная и непрактичная. Пару раз при Синне в Ариссиму приезжали сановники из столицы, чтобы позировать Лауре для портретов или обсудить какие-нибудь дела с Ринцо (впрочем, иногда — не «или», а «и»; в Кезорре вообще, кажется, никто не заботился отграничивать работу от отдыха — и то, и другое протекало с одинаковым ленивым изяществом). И Синну, как благовоспитанную дорелийскую леди, ужасало её поведение. Даже положение художницы, дающее известную свободу, в её глазах не оправдывало прямоту Лауры. Её шутки временами отдавали рыночной площадью, а настроение скакало, как необъезженный конь. Тем не менее, все окружающие (а больше всех сам хронически ослеплённый Ринцо) были от неё без ума. Похоже, сводить с ума — их с Линтьелем семейный талант…
Синна не завидовала. Ну, разве что чуть-чуть. Она знала, что причитающаяся ей доля преклонения никуда не денется, — особенно вспоминая Заэру и двор короля Абиальда. Лауре явно бы там не понравилось; да и её там посчитали бы посредственностью. Рыцари не бились бы ради неё на турнирах, а король не оторвался бы от чтения, созерцания статуй и кормёжки лебедей. Вдали от кезоррианского солнца, и мертвенно-белого мрамора храмов, и виноградно-зелёного изобилия Ариссимы Лаура завяла бы, как красивое и странное южное растение.
Может, только картины придали бы ей оттенок чего-то притягательно-необычного. Но это вскоре наскучило бы. Картины — не музыка; они дарят мгновенное впечатление, а не ввинчиваются в душу медленно и напрочь, как песни Линтьеля…
Но Синна запрещала себе думать о Линтьеле. Ей хватило той пропасти, в которой прошли дни плавания — дни, когда в голове клубился туман. Секунд, которые Синна пережила, когда менестрель присягнул на верность северной королеве, она не пожелала бы никому, даже самой Хелт. И того, что наступило после, — тоже.