Пути и маски

Ночь стояла тихая и морозная. Замёрз даже Уддин — хоть и, как истинный альсунгец, постыдился бы признаться в этом. Потемневший воздух от холода стал невыносимо прозрачным, и иногда было больно дышать, особенно при гребле, от натуги. В своих относительно тёплых верховьях Река Забвения обычно не замерзала, но этой ночью на том берегу всё-таки пришлось раскалывать лёд. «Бог зимы лизнул, да не съел» — так говорила старая мать Уддина, когда реки покрывались вот такой «неполноценной» коркой. Она вообще всюду вставляла присловья, требовались они или нет.

Уддин не знал, почему вдруг вспомнил о матери и её заковыристой речи. Он грёб так долго, что онемели руки, и не чувствовал щёк от холода. В лодке их было трое: сам Уддин, зелёный юнец по имени Ларго (он всю переправу дробно стучал зубами — не то от мороза, не то от страха, — чем жутко раздражал Уддина) и уродливый тип по прозвищу Рябой — с ним Уддин познакомился только здесь, в отряде, и запомнил пока лишь его вечные байки о единственном глазе. Глаз он якобы потерял в бою на миншийских островах, но рожа у него была такая разбойничья, что Уддин не очень-то верил. Скорее уж торговцы выкололи в какой-нибудь драке, когда позарился на чужое добро…

Ночь уже вся изошла тяжёлой тишиной, когда Уддин увидел чернеющий берег и посеребренные луной верхушки сосен. Небо было усыпано крошками звёзд — будто великан из старых сказаний разломал белую краюху. Отсветы от звёзд падали на бор, на вытянувшиеся вверх стволы и заснеженные игольчатые ветви, так что они казались какими-то густо-сизыми. Берег был крутой и довольно каменистый. «Ещё и карабкаться придётся», — с обречённым вздохом подумал Уддин. «Беды, точно волки, всегда стаей бегают», — ещё одно матушкино присловье…

А ведь мог бы Уддин сидеть сейчас в торговом Хаэдране и носить на груди почётную чайку королевы Хелт. Или, того лучше, отправиться с ней в Академию — всю жизнь мечтал посмотреть, как там и что, а если повезёт — познакомиться поближе с ти'аргскими дамами. Говорят, от них даже пахнет цветами да сластями, а руки у всех белые и тонкие, как вот эта громадная луна. А женщины к Уддину всегда были более чем благосклонны…

Глупые мечты. А всё из-за того, что он оказался безголовым, доверчивым простофилей. Уддин с детства дружил с Конгваром — и, обретя нового приятеля, как-то естественно предполагал, что тот окажется таким же надёжным, простым человеком. Тем, с кем можно отправиться и в битву, и в трактир, будучи при этом уверенным, что спину в случае чего прикроет не только собственная кольчуга.

Однако вместо второго Конгвара ему попался пронырливый, лживый дорелиец, для которого священным местом не была даже королевская спальня. Удивительно, как он не стянул чего-нибудь ещё, в довесок к той злосчастной диадеме. Торговец мехами, ну да… И как Уддин мог поверить в эту чушь?!

На самом-то деле он знал, как. Ему просто-напросто было одиноко без друга, в огромном разорённом городе, выпитом ими до дна, среди непонятной речи. Уддин всегда нуждался в людях, в их понимании и доброте — и всегда этого стеснялся. Мальчишкой он с предвкушением ждал материнских объятий и поцелуя на ночь, то есть всего, от чего рано отучил суровый отец. И правильно: смешно для мужчины желать чего-то, кроме хорошего коня, жаркой битвы и славы. Так положено, так велят боги. Однако, может быть, Уддина с наследником Двура Двуров роднило именно это постыдное желание. Они, конечно, никогда не говорили об этом, но…

— Причаливаем, — просипел Рябой, сплюнув в воду. — Спереди сигнал дали.

И правда: в одной из идущих впереди лодок — в темноте Уддин плохо их различал — подняли факел, огонёк которого как-то затравленно трепыхался над рекой.

Значит, скоро.

Уддин сглотнул слюну — пересохло в промёрзшем горле. Он бы, наверное, ощутил всю торжественность момента (как-никак, переправившись на западный берег Реки Забвения, они подошли к границе Дорелии), но не здесь и не сегодня. По милости воришки-дорелийца он попал в опалу у Хелт и очутился в захолустном пешем отряде — одном из сотен и сотен, не представлявшем особой ценности в войске Альсунга. У Уддина даже коня отобрали: на Счастливом Конгвара разъезжал теперь отличившийся при осаде Академии Дорвиг — и наверняка самодовольно поглаживал при этом седые усы. Уддин мог бы возмутиться и заявить, что молодой король много раз при свидетелях говорил, что если бы и уступил кому-нибудь Счастливого, то только ему, своему лучшему другу. И не заявлял, поскольку чувствовал, что не имеет на это права. Он подвёл Двуру Двур — пусть не на поле битвы, но подвёл сильно. Как гвардеец, он должен был в первую очередь охранять её, а не щеголять своей удалью. Вот и получил по заслугам…

«Уж если окунаешься в прорубь — не жди, что будет жарко», — как сказала бы мать, не прекращая прясть или чистить рыбу.