Пути и маски

Просто женщины, которые работают всю жизнь и радуются ей, пока их красота ещё не отцвела. Ничего ужасного и порочного не было в них — по крайней мере, куда меньше, чем в Хелт или придворных интриганках из Ти'арга. Да что уж там — пожалуй, меньше, чем в Море.

Но Альен, осматриваясь, почему-то не мог забыть о девушке-птице из своих снов. О девушке с холодными пальцами, чьё лицо он не рассмотрел.

Вскоре он нащупал взглядом (прорези маски сильно сужали обзор) ту, что искал. Он заметил её в первый же день — единственную старую женщину в доме. Альен знал, что рабы в Минши не живут долго, а ни на что не годные старики обычно угасают в одиночку, желательно — где-нибудь подальше от господских домов. А эта сухонькая, сутулая старушонка почему-то жила при Люв-Эйхе. Иногда помогала на кухне да смахивала пыль со статуэток в коллекции, но чаще просто сидела в углу, обхватив тощие колени.

Нечто особенное было в её глазах — застывшая, цепкая внимательность. Мысль. В глазах других рабынь Альен мысли не видел.

Он и предположить не мог, сколько ей лет. Судя по сетке морщин на маленьком личике — очень много, но волосы густые, как у девицы, и не до конца поседевшие. Иногда старушонка громко шмыгала острым носом — видимо, так она посмеивалась. Альену и раньше временами мерещилось что-то жуткое в пожилых женщинах: они будто стояли одной ногой за порогом, из-за которого не возвращаются. Взять хоть полусумасшедшую Кетлабат из Долины… Они знали, пожалуй, больше, чем бессмертные тауриллиан — только не умели сказать.

Люв-Эйх мало кого из рабов знал по именам, но молодой Ван-Дир-Го с добродушным уважением звал старушку Сен-Ти. Появление трёх чужеземцев в доме, казалось, изумило её меньше всех. И всё же Альену становилось не по себе, когда он чувствовал на себе её взгляд.

Циновка старухи была крайней. Она съёжилась на ней в бесформенный комок, придвинувшись поближе к узкой щели-окну, в которую алчно лезли цветущие ветви из сада. И с присвистом, слышным даже от входа, вдыхала медвяный запах.

Альен — прямо как был, в маске — вдруг понял, что ему не хватает воздуха, причём дело не в погоде и тесноте. Кожу стало покалывать, а голову смутно повело; он не понял, как устоял на ногах. Мартышка доела банан и, взвизгнув, швырнула в него кожурой — неизвестно, что возбудило её недовольство, — а потом спрыгнула с балки на пол и понеслась к старухе, скребя лапками по подушкам. Теперь Альена, разумеется, заметили даже в тени. Послышались ахи и охи; рабыни кутались в покрывала, падали ниц, закрывали ладонями глаза — точно злого духа увидели.

Сен-Ти без улыбки потрепала по загривку мартышку, нырнула морщинистой ручкой в какую-то корзинку и достала оттуда виноградную кисть. Настроение обезьяны немедленно улучшилось: как и Люв-Эйх, еде она всегда была рада. Альен двинулся к старушке, уже не прячась и осторожно обходя циновки.

Девушки сбились в кучу и возбуждённо перешёптывались: если его и узнали в этой дурацкой маске, то далеко не все. Значит, затея хоть наполовину удалась; Альен мог применить маскирующие чары, но теперь был рад, что решил этого не делать.

Ибо слишком хорошо понимал, что почувствовал, когда чуть не упал в обморок. Что свернулось таким же уютным, безобидным калачиком на дне старых глаз рабыни.

Магия. Очень сильная, хорошо подкованная — и надёжно спрятанная магия. Надёжно, но не для Повелителя Хаоса.

— Я напугал тебя, прости. Мы можем поговорить?

Сен-Ти безотрывно смотрела на него, будто красно-золотая поверхность маски не была для неё преградой. Она совсем не боялась, и взгляд тёмных глаз был не по-старушечьи ясен. А вот запах был ожидаемым — ещё за несколько шагов от циновки Альен поморщился, ощутив тёплую затхлость. Точно вошёл в старый, давно заброшенный отдел библиотеки, где годами копилась плесень.

— Сен-Ти? Так ведь тебя зовут?

— Сен-Ти-Йи, — надтреснуто прошептала старушка и опять погладила обезьяну. Альен отметил, что она не пытается вскочить и тем более кланяться: может, приняла его игру, а может — действительно не узнала. Старики забывчивы, даже если они волшебники.

— Йи — значит «почтенная»? — спросил Альен и, пододвинув к себе подушку, осторожно присел напротив. Пристройка пустела: девушки и женщины постарше спешили собраться и упорхнуть, бурно сплетничая вполголоса. Альен расслышал обрывки их фраз и сделал спокойный вывод о неизменности женской природы. Что на материке, что на островах Минши они лепечут об одном и том же.

Возможно, так обстоит дело и в западных землях за морем. Если есть тауриллиан-женщины, то какие они, интересно?…

— Йи — значит «мать», — исправила старушка и убрала за ухо посеребренную прядь. Вблизи она казалась ещё меньше — точно сморщенная тряпичная кукла. Довольно уродливая, пожалуй. Может, среди своих рабов Люв-Эйх хочет видеть такое же разнообразие, как среди вещей?… С него станется — благо золото и досуг часто развивают у людей нездоровое воображение. — Только слово другое. «Мать».