Пути и маски

Костлявые колени лорда ослабли, а затылок заныл с удвоенной силой. Если Правители Вианты решили поддержать Хелт, то Дорелия обречена на падение. И пары месяцев не пройдёт, прежде чем на улицах Энтора будут гарцевать альсунгцы… Ведь у Кезорре, пожалуй, главные силы в этой войне — теперь, когда повержен Ти'арг.

А может, на родине объявился Линтьель?… Но нет, предателя видели только в Хаэдране, а потом в Академии. Так, значит…

— Знаю этот Ваш взгляд, Дагал. Составляете список возможностей? — продолжала издеваться Элинор. Лорду давно было ясно, от кого принц Инген унаследовал страсть к отрыванию мушиных крылышек и удушению котят… Со стороны могло показаться, что лорд суховато относится к королю — лишь как к функции, которой обязан служить. Однако на самом деле медлительный златовласый Абиальд вызывал у него куда больше теплоты, чем лицемерно-чувствительная королева. — Пообещайте сначала, что не будете пророчить гибель Дорелии и конец Обетованного. И что перестанете приходить ко мне с таким сумрачным лицом.

— Смотря что Вы сообщите, моя королева, — осторожно ответил он. Элинор, хмыкнув, щёлкнула пальцами, и кто-то из фрейлин услужливо подал ей свиток в щегольском багровом футляре. Лорд сразу узнал его: именно так Правители обычно оформляли свои письма — ох уж это кезоррианское пристрастие к яркой красоте… Теперь, после Линтьеля, оно вызывало у него отторжение.

Сохраняя снаружи ледяное спокойствие, лорд развернул свиток. По старой привычке, первый взгляд бросил на печать и подпись в конце. Гербовая печать Вианты, а вторая, поменьше — небогатого рода Алья. Красивой и чёткой кезоррианской скорописью — «Ринцо, эр Алья». Ринцо… Лорд нахмурился: это имя ему ничего не говорило. Зато под ним…

Этот день стал днём злобного торжества для королевы Элинор: она в первый и последний раз увидела, как у лорда задрожали руки.

— Синна, — выдохнул он, ссутулившись, точно на острые плечи лёг сразу весь груз его старости. — Синна нашлась.

ГЛАВА XIV

Минши, остров Рюй

Кто-то звал Альена по имени — приглушённо, как бы издалека. Он проснулся на жаркой, пропитанной потом простыни. Открыл глаза и рывком сел.

Голос был женский и смутно знакомый. Где он слышал его?… Слишком молодой для матери, тихий для Алисии, простоватый для Ниамор… Точно птичья трель в садах Люв-Эйха, в час, когда море начинает волноваться сильнее, — печальная и незамысловатая.

— Перья, — выдохнул Альен, вдруг осознав. — Перья из моих снов.

О несуществующие боги — он уже сам с собой разговаривает. И, главное, не сразу это замечает. Плохой знак.

Но сегодня перья были почему-то волосами — светло-русыми, почти пепельными, и лёгкими как пух. Птичьи когти в его сне мешались с прохладными девичьими пальцами, облик незнакомки дробился, туманился, он мучительно пытался и никак не мог его уловить.

Альен вообще-то привык не доверять снам, но Хаос переучил его. Подарил привычку каждую мелочь считать предупреждением — крайне глупую и вредную привычку, как сам он считал.

Он встал с низкой кушетки и прошёлся по комнате, уже привычно утопая ногами в ковре. За миндалевидным окном в полстены вовсю сверкал пышущий жаром день: вчера Альен поздно лёг и безумно устал, наколдовывая для Люв-Эйха иллюзорных морских коньков, а потом заставляя невидимых львов издавать сиплое рычание.

Если сначала затеи толстяка вызывали у него глухое раздражение вплоть до злости, то сейчас он обращал на них внимания не больше, чем на ночную мошкару. Ривэн и Бадвагур недоумевали, как он может так унижаться (хоть они и редко виделись: Люв-Эйх сделал его кем-то вроде комнатной зверушки — самой причудливой в коллекции — и почти не отпускал от себя); если бы Альен не был уверен, что всё это не зря, он бы и сам недоумевал. Он стойко сносил их укоризненные взгляды, когда они случайно пересекались на прогулках Люв-Эйха (который, впрочем, редко передвигался пешком) или на общих трапезах. Позволял себе только показывать знаками, что пока не до того.

Альен подошёл к тазу с водой, ополоснул лицо и шею — стало полегче. Вечная жара угнетала его, но ещё больше угнетало томное однообразие дней. Он бы с радостью побродил по острову Рюй и посмотрел бы на Минши в целом, однако был заперт здесь, точно в темнице. Глупейшая ситуация.

В комнате не было ничего лишнего; дом вообще отличался простыми интерьерами, что Альену скорее нравилось. Кушетка, две ширмы, плетёная циновка поверх ковра — для медитаций-молитв Прародителю. Пустая курильница для благовоний. Прелый запах растений из сада и казённой чистоты — рабы бросались убираться здесь, как только он выходил. Они вообще как-то подозрительно к нему привязались.

Альен провёл пальцами по зеркальцу на поясе — так и не сумев расстаться, он спрятал его в складках здешнего одеяния. Холодное и спокойное, будто ему ничего не грозит. Будто он не ходит каждый день по лезвию кривого миншийского кинжала…