Путевой дневник

Одной из причин этого, судя по всему, безграничного энтузиазма Эйнштейна по поводу нового ишува, было, возможно, то, что сионисты, принимающие его, не показывали ему никаких внутренних конфликтов в общине. Несмотря на то, что он посетил частные, кооперативные и коллективные хозяйства, он, кажется, не был в курсе серьезного разногласия между частными собственниками сельских хозяйств (мошавот) и пионерами-поселенцами (гехалуц) в кибуцах по поводу «еврейского труда». Дело было в том, что обычно частные сельские хозяйства нанимали арабских рабочих, а кибуцы хотели, чтобы те нанимали только евреев¹⁴².

В отличие от внутренних разногласий в ишуве, которые от Эйнштейна скрывали, зарождающийся национальный конфликт между евреями и арабами в Палестине был хорошо ему известен. Приезд Эйнштейна произошел меньше чем два года спустя после жестоких бунтов в арабском городе Яффе. Однако во всех своих записях он преуменьшает потенциальную взрывоопасность ситуации. Первое впечатление Эйнштейна об арабских жителях Палестины показывает его идеалистическое (и несколько снисходительное) представление о них: «Невероятное очарование этого сурового, монументального пейзажа с его темными, прекрасными сынами Аравии в лохмотьях»¹⁴³.

Во время самой поездки число прямых контактов Эйнштейна с представителями арабского сообщества было ограничено. Он встретился только с его умеренными представителями: с мэром Иерусалима Рарибом аль-Нашашиби, несколькими видными деятелями в Галилее и арабским писателем Асисом Дометом, который был довольно маргинальным представителем местного арабского сообщества. В том, что национальная обстановка в области напряженная, Эйнштейн, кажется, винит как арабов, так и евреев: «в основном сложности создает интеллигенция – и при этом интеллигенция не только арабская»¹⁴⁴.

Эйнштейн, возможно, сделал ряд не таких положительных высказываний об арабском населении во время своего пребывания в Хайфе. Согласно записям немецкого сиониста Германа Штрука, Эйнштейн говорил: «если бы здесь не было евреев, а только одни арабы, у этой страны не было бы нужды экспортировать [производить], потому что арабам ничего не нужно, они живут тем, что сами выращивают». Если это тревожное утверждение подлинно, оно показывает типичное представление о местных арабских жителях как о не имеющих «никаких нужд» и, возможно, возникло как проекция основных сионистских идей о простом арабском народе¹⁴⁵.

Мы уже видели, как Эйнштейн присоединяется к мнению колонистов, что местным жителям Коломбо тоже нужно очень мало. Еще в одном высказывании, которое Штрук записал за Эйнштейном, тот говорил, что верит, что будущее Палестины «будет нашим» (то есть еврейским)¹⁴⁶. Во время поездки на север Палестины он выражает свои чувства против арабских землевладельцев, которые «продают землю археологам по бешеным ценам»¹⁴⁷. В этом Эйнштейн, кажется, находился под сильным влиянием сионистской версии событий, которой с ним делились во время поездки.

И все-таки самый щекотливый комментарий о конфликте между арабами и евреями в Палестине Эйнштейн сделал после своего возвращения в Германию. Он заявил, что по сравнению с «двумя напастями», с которыми сталкиваются поселенцы, – с долгами и малярией, – «арабский вопрос становится вообще неважен»¹⁴⁸. То, что Эйнштейн был готов потенциально обозначать одну из сторон гражданского конфликта как «напасть», показывает границы его этнической толерантности.

Дневник Эйнштейна показывает, что он был очарован пейзажами и памятниками Палестины. Однако в его позднейших записях он ясно дает понять, что более всего его привели в восторг люди в Палестине¹⁴⁹. Среди них он особенно восхищался двумя типами: молодые еврейские поселенцы и городские еврейские рабочие. Все это соответствовало тому, как он поддерживал цели лейбористов сионизма и как надеялся, что еврейский народ будет более продуктивен, чем когда-то в прошлом, и с общественной, и с экономической точки зрения. Тот факт, что начинания сельскохозяйственных коммун были делом рук молодых русско-еврейских первопроходцев, импонировал Эйнштейну и потому, что он всегда с особой симпатией относился к евреям из Восточной Европы¹⁵⁰.

В том, что касается значения Палестины для Эйнштейна, ясно, что иммиграция в эту страну, ее колонизация, ее экономическая жизнеспособность – все это было для него второстепенно по сравнению с положительным психологическим эффектом, оказываемым на еврейскую диаспору. По его мнению, «Палестина не решит еврейского вопроса, но возрождение Палестины будет означать освобождение и возрождение души еврейского народа». Он верил, что она «станет моральным центром, но не способна будет вместить большую часть еврейского народа»¹⁵¹. До своей поездки Эйнштейн видел эту землю с утилитарной точки зрения, и это, кажется, не изменилось непосредственно во время его пребывания в Палестине. Интересно, что по возвращении в Берлин он больше не заводил разговора о своем изначальном плане поехать в эту страну на длительный срок.