Путевой дневник

После трех недель, которые он провел в Японии, Эйнштейн наконец использует слово «уютный» (gemütlich), чтобы описать отношения со своими японскими хозяевами¹¹⁵. До этого момента «уютный» применялось им почти исключительно по отношению к его европейским приятелям, преимущественно немцам. Теперь он как будто «очеловечивает» японцев куда больше, чем во время его первых контактов с ними, когда он описывает их просто карикатурно. Чуть позже он хвалит полное отсутствие «цинизма или даже скептицизма» у принимающих его японцев. Затем он пишет то, что можно читать как объяснение в любви к Японии и ее народу: «Чисты душой, как ни один другой народ. Нужно любить эту страну и восхищаться ею»¹¹⁶. Неделей позже он пишет своим сыновьям: «Японцы мне действительно нравятся, и, кстати, больше, чем все народы, которые я повидал до сих пор: они спокойны, скромны, умны, ценят искусство, тактичны, ничего ради внешнего вида, а все ради внутренней сути»¹¹⁷. В своей статье о впечатлениях от Японии Эйнштейн говорит о главных различиях, которые он видит между европейцами и японцами. Семейные связи кажутся ему гораздо прочнее в Японии, а традиция не показывать свои чувства, по его мнению, помогает японцам жить в одном доме даже тем, у кого нет «эмоциональной гармонии». Он решительно отрицает идею, что это может привести «к внутреннему оскудению». Даже если он не в состоянии понять изнутри японское мышление, Эйнштейн верит, что он может проникнуть внутрь души японского народа через искусство. «И в этой области я не перестаю удивляться и восхищаться. Природа и люди как будто объединились, чтобы донести до нас единый стиль, какого нигде больше не встретишь. Все, что действительно берет начало в этой стране, изящно и радостно, это не абстрактная метафизика, а всегда тесная связь с тем, что доступно в природе»¹¹⁸. Согласно мнению историков, в значительной степени эти комментарии Эйнштейна соответствуют современным ему западным представлениям о Японии. Например, главные особенности японского искусства для западного человека – «простота, функциональность, минимализм». В японце видят человека, отличающегося своей «любовью к природе» и живущего «в гармонии с природой». Японский сад – квинтэссенция того, как может быть выражена «идея гармонии и особого японского родства с естественной природой»¹¹⁹. Любопытно, что эти представления не учитывают, что «множество знаменитых садов было создано в эпоху войн или социальных потрясений»¹²⁰. Больше того, японцам в целом свойственно двойственное отношение к природе¹²¹. Впечатления Эйнштейна от японских женщин – одни из самых противоречивых. На ужине со «множеством гейш» он находит танцы «очень молодых» танцовщиц и «очень выразительные, чувственные лица» старших гейш «незабываемыми». Намекая, что их с Эльзой «вежливо отпустили», потому что должна начаться «вторая, более вольная, часть вечера», Эйнштейн подразумевает, что в этой второй части будет куда больше флирта и алкоголя. Намек подтверждается следующей фразой, о его беседе с Инагаки «о гейшах, морали и прочем»¹²². Придерживается ли Эйнштейн обычного европейского заблуждения, в котором гейши считаются проститутками, из дневника непонятно.

Другая сторона спектра: его идеализация порядочной японской женщины. В конце своего визита Эйнштейн относится к ней как к «созданию-цветку»¹²³ и, таким образом, мы видим, что его изначальное карикатурное восприятие здешних женщин не претерпело сильных изменений и все еще сосредоточено на их внешнем виде. В его прощальном письме к Йоши Ямамото, жене президента «Кайдзося», он описывает свое чрезвычайно идеализированное представление о японских женщинах и японской семье: «Вы всегда будете олицетворять для меня идеальную форму японской женственности. Спокойная, веселая […] вы – душа своего дома, который похож на ювелирный футляр, в котором, как драгоценности, живут ваши очаровательные маленькие дети. В вас я вижу душу вашего народа и воплощение его древней культуры, прежде всего стремящейся к изяществу и красоте»¹²⁴.

Таким образом, Эйнштейн одновременно воспринимает порядочную японскую женщину как украшение и как олицетворение души народа. Это может иметь смысл, только если он считает, что орнаментальная природа японской культуры и общества и есть его первостепенная черта. В какой-то степени полярные представления Эйнштейна о японской женщине вполне укладываются в западный противоречивый стереотип о восточной женщине: хрупкая, декоративная Мадам Баттерфляй и восточная «роковая женщина», Леди Дракон¹²⁵.