Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Это было, это было в те года,
От которых не осталось и следа.
Это было, это было в той стране,
О которой не загрезишь и во сне…

— Я придумал это, глядя на твои, — вновь заговорил я, касаясь пальцами Танюшкиных волос: — Косы — кольца огневеющей змеи,

На твои зеленоватые глаза,
Как персидская больная бирюза.
Может быть, тот лес — душа твоя,
Может быть, тот лес — любовь моя…
Или, может быть, когда умрём,
Мы в тот лес отправимся вдвоём…
Мы в тот лес отправимся вдвоём…

… - У тебя красивая девчонка.

Я обернулся. Колька-атаман стоял на камне чуть повыше меня. Я молча положил ладонь на камень и коротким прыжком взлетел туда же. Посмотрел вслед Танюшкиной тени, растаявшей в черноте ночи. И подтвердил:

— Красивая.

— Иринка тоже была красивой, — Колька достал из ножен меч-скьявону. — Ты и правда хорошо фехтуешь? Марио все уши об этом прожужжал.

— Я хорошо фехтую, — кивнул я, вытаскивая из ножен палаш и показывая клинок Кольке.

— Давай попробуем здесь? — Колька топнул ногой. — Не сходя с камня. Кто кого заставит отступить.

За его спиной была широкая трещина, врываясь в которую, гневно шипело море. Я помедлил и, убрав палаш, положил руку на плечо казачонку — тот коротко вздрогнул и посмотрел на меня с удивлённым испугом.

— Не надо, — тихо сказал я. — Не помогает это. Хоть в кровь разбейся.

— Странно, — недоумённо ответил Колька. — Плакать хочется. Всё это время хочется плакать. А не получается. Так больно… так больно-о…

Игорь Басаргин
Была любимая,
Горел очаг…
Теперь зови меня
Несущим мрак!
Чужих шагов в ночи растаял след…
С тех пор я больше не считал ни месяцев, ни лет…

Была любимая
И звёзд лучи.
Теперь зови меня
Ты — смерть в ночи!
Я просыпаюсь ночью, и вперёд
По выжженным краям вновь месть меня ведёт…

Была любимая
И свет небес.
Теперь зови меня
Творящим месть!
Со мною встретился — и вот оно.
И кто там ждёт тебя вдали — мне всё равно.

Была любимая
И лес весной.
Теперь зови меня
Кошмарным сном!
Дробятся кости и огонь трещит —
Крик не поможет и мольба не защитит…

Была любимая
И смех в горах.
Теперь зови меня
Дарящим страх!
Поставит выживший на карте знак —
Меня там больше нет, меня скрыл мрак.

Была любимая,
И смех, грусть.
Теперь зови меня —
Не отзовусь!
Пока чиста дневных небес лазурь,
Я сплю и вижу прошлое во сне — до новых бурь…

… - Ты посмотри, что он рисует!

Ленка и смеялась, и одновременно кипела от гнева, протягивая мне блокнот Олега Крыгина. Я, если честно, не в настроении был рассматривать художества моего тёзки сейчас, но альбом взял — Ленка уж больно настырно мне его тыкала.

Я перелистнул последние страницы, заложенные Ленкиным пальцем — и невольно рассмеялся. Олег редко рисовал карикатуры, предпочитая серьёзный и даже романтический взгляд на жизнь. Но уж если брался — они ему тоже удавались. А это были "карикатуры наоборот". Олег изобразил "старичков" нашего племени в совершенно не подходящих им по характеру ситуациях.

Вадим — в кожаной куртке, пиджачной тройке с галстуком, сияющих туфлях, с надменным значительным лицом опирался на передок новенькой "девятки".

Ирка в бикини выплясывала канкан на столе, уставленном закусками и бутылками, вскинув длинную ногу в туфельке с острой шпилькой каблука.

Наташка в спортивном костюме с подвёрнутыми штанинами, босиком, шуршала по дому с пылесосом.

Басс — с очками на носу! — сидел за бухгалтерским столом, что-то считая на калькуляторе левой и записывая в гроссбух — правой рукой.

Ленка в халате и шлёпанцах сидела за телевизором с сонным лицом, лопая из стоящей рядом коробки шоколадные конфеты.

Андрей был изображён за студенческой кафедрой, взъерошенный, старательно записывающий какую-то лекцию в распухшую от вставок тетрадь.

Я в компании двух каких-то потёртых смурных личностей за кособоким столом распивал ноль семьдесят пять портвейна, грызя воблу.

Танька в дурацкой панамке копошилась в аккуратном, прилизанном огороде с тяпкой в руках.

Себя он не нарисовал. И Арниса почему-то.