Путь Сизифа

– Если смотреть внешне, то «ваше все» с детства был окружен родными, знал всю свою родословную, вплоть до того, кто "мышцей бранной" служил Петру. Его природный темперамент, необузданный, «без середины», был спеленут строгими правилами матери, он был испуган землетрясением 1803 года. Дышал воздухом французской революции, поэзией Байрона. И, конечно, воздухом освобождения родины.

Матвей прервал:

– Ну, и что? И мы дышали майданами, точными авиаударами по военным складам террористов на Ближнем Востоке. И теперь дышим – не землетрясением или революцией, а концом света.

– Дело в том, – возразил Магистр, – что Пушкин с самого начала жил солнечным братством лицея где "«отечество нам Царское село», и воздухом свободы, и сказочным царством русского фольклора, заповеданным няней в годы глухой ссылки. "Ваше все" жил на вершине, где будили воображение всполохи глубочайших прозрений о лежащих внизу диких расщелинах человеческого мира, которые окутаны ядовитым туманом кипящих страстей и сплетен, ожесточающих душу.

Мы поразились воображению Магистра.

– А что делать нам, если не живем на вершине? – спросил я. Со временем стал сомневаться: зачем тратил время, саму судьбу на непрерывное поддержание нашей организации на плаву? Один черт! Лучше бы потратил на удовольствия.

Марк добавил:

– И если не дают взобраться, что ж, валить в рай, за границу?

Бухгалтер Петр добродушно удивился

– У всех есть свой рай.

Магистр выждал.

– Казалось бы, Пушкин жил в своем раю. В нем не было одиночества, но что же взрывало его темперамент? Дело в том, что у чуткого человека проблемы личные и общие слились в один неразрешимый узел. Это была несовместимость его идеала с реальностью. Его детская чистота схлестнулась с бездушием "света".

Я сказал:

– А вот у Лермонтова было одиночество. Он рос одиноким и некрасивым, его отвергла любимая девушка, любила только его бабушка. Но чувствовал в себе силы необычайные, и мог жить лишь в горячечных озарениях, в бесконечном одиноком океане, не зная, чтó парус одинокий ищет в стране далекой.

Я вспомнил, как в детстве в своей первой тетради-дневнике написал эпиграф из Лермонтова: "Я каждый день/ Бессмертным сделать бы желал, как тень /Великого героя, и понять / Я не могу, что значит отдыхать". Откуда в провинциальном пацане это желание? А откуда – в Мишеле Лермонтове? Никто не знает.

– Биографии у них разные, но творчество исходит из одного корня.

– Так, где двигатель их потребности писать? – простодушно спросил Матвей.

Магистр задумался.

– Отчасти, когда жизнь бьет тебя под дых, и надо спасаться. И только любовь спасает. Но об этом мы поговорим на следующем уроке.

И вздохнул.

– Это, конечно, не ответ. Даже творцы объясняют свое вдохновение беспомощным образом, мол, в тексте, музыке, голосе должна быть правда, самое сокровенное выражение своей совести. А что это такое?

– Это что, любовь к народу, родине?

– Бог с вами! Разве вы не душа народа, родины? "Зависеть от царя, зависеть от народа/ – Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому /Отчета не давать, себе лишь самому/ Служить и угождать; для власти, для ливреи/ Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи"… Он сам душа народа.

– А сам он кому служил, угождая себе?

– Прокладывая путь к осознанию себя, он прокладывал путь народного самосознания.

Матвей опять впал в ступор.

– А как научиться осознавать себя?

– Этот путь труден тем, что пройти его должен ты сам. Никто туда не приведет послушного мальчика за ручку.

Я спросил:

– А что делать, если нет энергии?

– В каждом есть энергия, – возразил Магистр. – У одних она в избытке от природы, у других – от толчка, который может разбудить душу. Афанасий Фет, после гибели любимой – она, чувствуя себя неровней с ним, намеренно подожгла свое платье спичкой из-за несчастной любви, – замолчал, и только через год написал: "Шопот, робкое дыханье, трели соловья… И лобзание, и слезы, И заря, заря!" Что его вытолкнуло из бессилия, заставило искать выход?

Мы сакрально задумались.

– Наша энергия неисчерпаема – это претворенная в нас энергия космоса. Она – из Пустоты, где заключено творческое начало мира, высшее, чем иллюзия жизни и смерти. Той беспредельной запертости Сингулярности перед Большим Взрывом. Она разнесла решетку, освобождаясь от одиночества несвободы. Так родились все религии мира, духовные взлеты великих творцов, сосредоточенный выход в нирвану буддийских джхан.

Магистр вглядывался в нас, проверяя, понятно ли. Увидел, что его перестали понимать.

– Это не то, как три олигарха-уголовника в книге Пелевина упражнялись в буддистских практиках "джанах" и нечаянно впали в нирвану, которая не достигается окончательно, а требует постоянного усилия. И вместо блаженства отрешенности от всего обнаружили в себе страх стать другими.

И подытожил:

– Вот мы и определили, есть ли у вас потребность выхода из узкого кругозора. Оказывается, вы ничего не желаете.

____

В перерыве мы обедали, сидя за столиком в столовой. Вокруг бесшумно двигались роботы, меняя блюда по нашему голосовому желанию. Матвей почему-то смущался перед роботами, неловко вырывая из их рук блюда.