Путь Сизифа

– Это его чувство начала и конца?

Магистр услышал, и проворчал:

– Разве вас не поражает трагедия жизни и смерти? Не накатывает любовь к жизни, к близким, и мысли всерьез – о ценностях в жизни человека? Думайте об этом огромном кладбище смертей! Если посчитать, то на этой планете сейчас живут 8 миллиардов людей, и все умрут. А сколько поколений вымерло с начала цивилизации? Жуть! И что, зря в землю ушли? Ушли тела, а не бессмертное сознание, воплощенное в культуре и вещах. Это история, которая не погибла, – нити страданий и надежд, а также глупостей исходят оттуда и влияют на современность и будущее. А недавние захоронения – на родственников буквально.

Дальше была группа могил с обелисками захороненных "афганцев" с одинаковыми датами смерти. На одном из них был медальон с изображением улыбающегося парня в солдатской форме и панамке.

Бухгалтер Петр перекрестился. Завхоз Матвей снял кепку. Марк посерьезнел.

Я молча стоял у этих могил, с неясным чувством, которое позже выразил в стихах:

Сельское кладбище… Тихо, вне наших метаний.
Это – живым обрыв неизвестный, без дна.
Гордые памятники с суетной вязью прощаний
и, без слов, лишь крестной беды глубина.
Вот обелиск, на фото – солдатик в панаме,
смотрит – эпохой неискоренимо живой.
Кто он? Как надежду вернуть его маме?
Что прибавлено им к надежде земной?
Я забыл, что бывают такие пределы
боли неразрешимой, и только лишь полдень
 один —
тем дороже, чем кратче в себе его держишь,
этой горькой малиной, не для потребленья, томим.

Перед нами мысленно проходили сотни тысяч мертвецов, молчаливых, словно в неизвестной для живых бездне. Наверно, многие из них карабкались на вершину горы Сизифа, и где их усилия?

– Бессмертные сознания – везде, – услышали мы голос Магистра. – Не только в слове и краске, но во всех вещах, которые сотворила цивилизация. Я привел вас сюда, чтобы вы ощутили дуновение времени, и связь эпох. Правда, выйдете и забудете, увы!

На душе было что-то тяжелое и светлое, не похожее на чувство к живым родным в семье.

Когда мы выходили из этого печального места, Магистр сказал удовлетворенно:

– Это вам для затравки. Чтобы иногда помнили, что есть жизнь и смерть. Кто – мы? Откуда – мы? И что с нами происходит?

5

Магистр обратился к нам, подготовленным впечатлениями кладбища.

– Борис Пастернак писал о томительности жизни: "Как усыпительна жизнь! Как откровенья бессонны! Можно ль тоску размозжить о мостовые кессоны?" Хотите вырваться из вашего узкого кругозора на широкий простор познания, размозжить тоску о мостовые кессоны? Чтобы у вас возникла сама потребность искать, жажда испить чуда иных измерений.

– Пожалуй, хотим, – согласился Матвей и подумал: «Валяй, Емеля?»

– Это можно, – охотно откликнулся Юдин.

– В моем лежбище тоже есть смутный запрос, – добавил Марк.

Я не ждал ничего нового.

– В глубоком знанье жизни нет.

Магистр говорил с усилием, словно преодолевая нашу тупость.

– Это не то, что вырваться в совершенно отвязанную свободу, когда смотришь из нее на мир – и он кажется нелепым, смешным. Разве мы выбираем, кого любить, во что верить, чем болеть? Говорят, мол, любовь – деспотична, свобода – негативна и предполагает отсутствие, пустоту. Свобода – осознанная необходимость? Этой проблемы не существует, если эта необходимость – на крыльях любви. Любовь освобождает, уносит в безграничную свободу.

– Пока любовь не перейдет в привычную привязчивость, – буркнул я.

Тот помедлил.

– Отчего слепой Гомер пел торжественным гекзаметром свой эпос? А благополучный Софокл писал трагедии? Или что за беспокойство Шекспира подняло проблемы человечества, выходящие далеко за пределы его эпохи?

Он выжидал, мы помалкивали.

– Теперь ответьте, что двигало Пушкиным, когда он гусиным пером писал «Евгения Онегина» или «Маленькие трагедии»? Вы, ведь, "проходили" классиков, правда, лишь в объеме школьной хрестоматии.

Матвей уткнулся в невидимую стену.

– Никак, шило в заду покоя не давало?

– Во-во! – закричал Марк. – Кипучая африканская натура!

Я поморщился – во мне с детства посеяли Пушкина, как картошку, это почти я сам:

– Мне кажется, в нем была небывалая энергия, разбуженная воздухом свободы после освобождения родины от захватчиков-французов.

Марк задирал Магистра:

– Вы опираетесь на "наше все", чтобы узаконить свои убеждения.

Тот возбудился, словно вспомнив что-то солнечное, пушкинское.