Путь кинжалов

Айз Седай, чьи палатки не успели снять или установили заново, скрылись внутри, другие командовали слугами, а иные спешили оледенелыми тропами по своим делам. В отличие от прочих, сестры выказывали не больше признаков усталости, чем Стражи, которые как-то ухитрялись выглядеть так, словно превосходно выспались и теперь радуются чудесному весеннему утру. По подозрению Эгвейн, узы между ними, помимо всего прочего, позволяли Айз Седай черпать Силу у Стража. Они взаимно подкрепляли друг друга: когда твой Страж ни за что не желает признаться себе, что замерз, устал или голоден, тебе не остается ничего другого, как держаться столь же стойко.

На одной из тропок показалась Морврин, вцепившаяся в руку Такимы, – наверное, чтобы не упасть; хотя Морврин обладала внушительной комплекцией, и рядом с ней низенькая Такима казалась еще миниатюрнее. А может, чтобы не дать Такиме улизнуть? Эгвейн сдвинула брови. От Морврин вполне можно ожидать излишней настойчивости в разговорах с восседающими из своей Айя, из Коричневой; и почему Такима – уж скорее Джания или Эскаральда… Перед тем как обе сестры скрылись за крытым парусиной фургоном, Морврин склонилась к своей спутнице и прошептала ей что-то на ухо.

– Что-то случилось, мать? – спросила Шириам.

– Ничего особенного, – выдавила улыбку Эгвейн. – Ничего особенного.

У кабинета Амерлин они расстались: Шириам отправилась по делам, Эгвейн же вошла внутрь, где все было готово. Как раз в этот момент Селейм ставила на письменный стол поднос с чаем. Худая как щепка женщина, с вечно задранным носом, в платье, ярко расшитом бисером по корсажу и рукавам, с первого взгляда мало походила на служанку, но со своими обязанностями справлялась отменно. Две жаровни с тлеющими угольями несколько смягчали стужу, хотя большая часть тепла уходила в дымовое отверстие. Брошенные на уголья сушеные травы придавали дымку приятный аромат. Лампа была заправлена и очищена от нагара, сальные свечи подровнены и зажжены. Никто не собирался оставлять полог открытым и довольствоваться светом дня.

Суан уже дожидалась Эгвейн со стопкой бумаг в руках, неспокойным выражением на лице и чернильным пятном на носу. Должность секретаря Амерлин предоставляла Суан возможность открыто разговаривать с Эгвейн, а Шириам нимало не возражала против того, что ее избавили от бумажной волокиты. Правда, сама Суан частенько ворчала. Для женщины, почти не покидавшей Башню со дня принятия в послушницы, она казалась на удивление непоседливой. А в настоящий момент являла собой живой образец женщины, проявляющей недюжинное терпение и желающей, чтобы все это знали.

Селейм так жеманно кланялась и приседала, снимая с Эгвейн плащ и перчатки, что это действо превратилось в целую церемонию. Она беспрестанно ворковала, предлагая всяческие мелкие услуги: «Не угодно ли матери, чтобы я укутала ей колени?» – и это продолжалось до тех пор, пока Эгвейн ее не выставила. Чай отдавал мятой. В такую-то погоду! Временами Селейм казалась несносной, да и верность ее внушала сомнения, но услужить она старалась изо всех сил.

Времени рассиживаться и распивать чаи не оставалось, хотя Эгвейн, расправив накидку, устроилась за письменным столом и невольно подергала за ножку складного стула, который частенько складывался прямо под ней. Суан примостилась по другую сторону стола на расшатанном табурете. Чай остыл. Они не говорили о Гарете Брине, о своих планах и надеждах: на сей счет все было сказано. Но день за днем возникало множество рутинных вопросов, разобраться с которыми не позволяли спешка и усталость. Задержка предоставляла такую возможность. То, что впереди стояла армия, ничего не меняло.

Порою Эгвейн просто диву давалась: откуда берется столько бумаги, коли всего прочего в лагере недостает. В бумагах Суан методично перечислялось, в чем ощущается недостаток. А недоставало не только помянутых Шириам соли и чая, но и угля, гвоздей, железа для подков и тележных ободьев, кожи и вощеной нити для шорников, масла для ламп, свечей и еще целой уймы всякой всячины, даже мыла. Запасы иссякали, одежда, обувь и палатки изнашивались. Неудивительно, что даже в почерке составлявшей эти списки Суан сквозило раздражение, а отчет о состоянии казны буквально дышал яростью. И с этим ничего нельзя было поделать.

Правда, среди бумаг Суан имелось несколько обращений от восседающих, предлагавших Эгвейн свои способы пополнения казны. Точнее сказать, сообщавших о своем намерении вынести эти предложения на рассмотрение Совета. Если какой-либо из этих планов и имел определенный смысл, то его с лихвой покрывало огромное число недостатков. Морайя Карентанис предлагала приостановить выплату жалованья солдатам: про себя Эгвейн отметила, что подобная мера уже рассматривалась Советом, осознавшим-таки, что армия тогда растает, как снег под лучами весеннего солнца. Майлинд Накенин представила воззвание к местной знати, звучавшее как повеление, – лучший из возможных способов восстановить против себя всех и каждого. Не считая намерения обложить налогом все города и деревни на пути проходящей армии.