Путь энтузиаста

Замираю от счастья…

О, пусть авиаторы ставят рекорды высоты, пусть летают чорт знает как головокружительно, пусть получают тысячные призы, – я им не завидую, нет!

Этот маленький, мой первый полет, моя воздушная дерзость, мой чистокровный риск и удачный спуск – это такой величайший праздник моей жизни, такая личная победа, что, право, не забыть этого никогда во веки веков.

Правда, отсюда еще далеко, высоко до настоящего авиатора, но то, что произошло – легендарно, неповторимо.

И по тому времени первых лет авиации – чудо, если вспомнить о том – какие тогда были несовершенные аэропланы, неустойчивые, жидкие блерио.

А мой блерио – даже истрепанный.

И еще: я совершил полет без инструктора, полагаясь на небольшой запас технических знаний.

Словом, я соскочил с аппарата баснословным счастливцем.

Несколько сторожей и рабочих при ангарах (они же и аппарат перед полетом держали, ожидая знака поднятой рукой – «отпускай»), – эти единственные свидетели моего начала поздравили с успехом.

Я вернулся домой, в Петербург, именинником, сразу влетел в комнату работавшего Аркадия Аверченко и ему первому поведал восторги.

Аверченко прокричал «ура», схватил с полки свою новую книгу рассказов; подписал: «От земного Аркадия – небесному Василию», подарил с объятиями, и мы отправились в «Вену» справить торжество.

Едва чокнулись перед устрицами – подвалили сатириконцы: развеселый Алексей Радаков с бакенбардами Пушкина, долговязый, черный Ре-ми, европеец Яковлев, всегда всклокоченный «точно с постели сброшенный» поэт В. Воинов, тихий, но острый, как шило, В. Князев и совсем тихий, флегматичный Саша Черный.

Перед сном Аверченко прошептал:

– В этот час все желают друг другу «спокойной ночи». Ничего подобного, – я прошу, в случае смертельного паденья с аэроплана, черкнуть мне открытку с того света: не пожелают ли там подписаться на «Сатирикон».

Я обещал.

А утром, чуть свет, был в Гатчине.

В эту тихую, безветренную пору хорошо тренироваться: так делают все авиаторы.

С трепетом влюбленного я смотрел на свою красавицу-птицу, осторожно выводил из ангара на аэродром, пробовал мотор, несколько раз снова бегал на блерио по широким полянам и теперь, более уверенный, взлетал, делал виражи и садился благополучно.

Торжествовал.

Вскоре после восхода солнца начинался обычный ветер, – полеты прекращались до вечера, когда опять стихало.

В один из вечеров случилась авария: я поднялся, полетел и начал опускаться, как вдруг впереди на поляне появилась лошадь с телегой.

Я сделал крутой поворот и треснулся об землю, сломав хвост блерио и поцарапав свои ноги до обильной крови.

Ко мне бросились другие ученики-авиаторы, рабочие, сторожа и помогли выбраться из машины.

Но скоро я отремонтировал аппарат и ноги и уехал с блерио в Пермь, на берег Камы, к Нижним Курьям.

Пермь впервые от сотворенья мира увидела аэроплан.

Собиралось много народу смотреть на диковину, иные просили разрешенья пощупать, потрогать, понюхать.

Обмелевшая Кама обнажила полотна песков, и я использовал этот прибрежный аэродром для дальнейшей тренировки: летал возле берега.

И обязательно старался пролететь мимо идущего парохода, – тогда все пассажиры бросались со страху в каюты, палуба пустела, а меня это очень забавляло.

Однако, пора было подумать о серьезных полетах на настоящем аэродроме, чтобы сдать экзамен на пилота-авиатора.

Я списался с Варшавой и, захватив блерио, уехал туда.

В Варшаве при аэродроме был большой авиационный завод «Авиата» и там же – группа известных авиаторов.

Это меня отлично устраивало.

Да и Варшава – великолепный город.

Здесь сразу все пошло по-серьезному, по-деловому, как требуется.

Авиационный завод Любомирского с большими ангарами внутри двора, а откроешь ворота – громадны; аэродром, Мокотовское поле.

Превосходные авиаторы: X. Н. Славоросов, Янковский, Кампо-Сципио, Сегно, Супневский, Лерхе.

Аппараты: Фарман, Блерио и новые – австрийской системы – монопланы «Таубе».

Среди авиаторов – Славоросов – самый замечательный (позже он приобрел за границей имя мирового летчика, был шеф-пилотом в Италии), самый талантливый рекордист.

Интересно, что этот Славоросов поступил сначала простым рабочим на «Авиату», а потом сразу выдвинулся под облака.

Славоросова я и избрал своим учителем-инструктором для подготовки к сдаче трудного экзамена на получение диплома пилота-авиатора.

Вследствие частых воздушных катастроф, теперь были выработаны новые, строгие международные правила для авиаторов и, значит, надо было действовать энергично, решительно.

Кроме меня, было еще семь начинающих: два офицера и пять поляков.

Здесь, на Мокотовском аэродроме, текла совсем особенная, своя воздушная жизнь.

Целые дни – среди аэропланов.

В глазах – взлетающие аппараты. В ушах – музыка моторов. В носу – запах бензина и отработанного масла. В карманах – изолировочные ленты,

В мечтах – будущие полеты.

О возможных катастрофах никто не думал, не говорил.

Впрочем, каждый думал, что это не его касается, а других.

Шутили:

– Если ты сегодня собираешься разбиться вдребезги – дай мне 50 рублей взаймы.