Лишь Нева угрюмо ворошила рябь.
И прикован всадник, как к граниту раб.
Памяти Высоцкого
Черно-белых коней
Запрягал в белоснежные сани.
Диким посвистом кони бросались лететь.
Но вьюжило с полей.
Что ж вы, кони, в разлучине стали?
Или вам не понять то, что требует плеть?
По замерзшей реке,
Оставляя тревожную память
В лед зарубками черно-горячих копыт,
И о твердой руке,
Что уздечками морды кровавит,
Направляя коней, убыстряя их прыть.
И нахрапом, из сил,
На последнем, безжалостном вздохе,
Распрямляя хребтины в струну тетивы,
Кони снежную пыль
Принимали губами в полете,
Унося седока от наветов толпы.
– Я не буду забыт! —
Голос рвался, и лопались жилы,
И бунтарский замах становился сильней,
Но срывали с копыт
И кидали подковы в обрывы,
Не жалея несущихся вскачь лошадей.
И когда на лету
Захрипели упавшие кони,
Белой смертью покрылось лицо седока,
На могилу ему
Морду лошади, вздыбленной в боли,
Изваяла в насмешку все та же толпа.
Тост
Я пью за радость нашей встречи,
За зыбкий утренний туман,
Окутывающий нам плечи,
Спадающийся вниз к ногам,
Я пью за наши исступленья
В несдержанности ласки рук,
И за холодный хмель прозренья,
Когда пришлось сказать: «Забудь».
Я пью за сладкую истому,
И отметая гордый нрав,
Растративший и боль, и злобу,
Я не скажу, что был не прав,
Я пью за тайну полумаски,
За флирт, за ветреный обман,
За дым, растаявший, как в сказке,
В сухих признаньях по утрам,
И за утерянные годы,
Переживания обид…
Я пью за прошлые невзгоды,
За будущие – Бог простит!
*
Когда наступит день ненастный,
И отвернутся и враги,
Я не допью бокал на счастье,
Как не допил бокал любви…
Издателю
Я пишу Вам письмо,
И без тайного умысла, и без тревоги.
И не тешу свое честолюбье напрасной игрой.
Мне в себе не сдержать
И усталые мысли, и боли,
Я устал этот мир называть «дорогой».
Может, кто-то прочтет
И подумает: странный был парень,
И увидит меж строк – одинокий хандрит оптимист.
Но кому-то понравится
Режущий запах печали,
Что исходит миазмом с исписанных в грусти страниц.
Я пишу Вам письмо,
Не надеясь на Ваше вниманье,
Не жалея напрасно утраченных лишних минут.
Наше время, как сон,
Все проходит в немом ожиданье;
Мое поколенье людей с потерянной верой живут.
А без веры нельзя!
Достоевский воскликнул в прозренье,
Что будет безумный наш мир красотою спасен,
Но пока красота,
Возведенная в ранг воскресенья,
Убивает замедленным ядом всех тех, кто влюблен.
Я пишу Вам письмо,
И не жду ни ответа, ни взрыва;
Ваш холодный отказ я приму хладнокровным умом.
И боюсь одного:
Не жалел бы я после с надрывом,
Что я душу в стихах обнажил и отправил письмом.
«Горечь разлуки…»
Горечь разлуки,
Горечь прощания —
Жаркие муки
Гасят сознание.
Встречи туманны,
Ясны те проводы,
Взглядом желанным
Что переполнены.
Баллада о колбасе
Посылку с колбасой
Прислали к нам в общагу,
Но только дело в том —
Владельца не сыскать.
С хмельною головой,
Растратив всю зарплату,
Кусок мясной ножом
Решили разрезать.
Болванка колбасы
Отдалась на закланье,
Но Мафия – закон,
Отрезал полкуска.
– Сходи-ка покурить, —
В лицо ему сказали…
Когда вернулся он,
Осталась кожура.
Не в царский манускрипт
Я приглашаю верить,
Без лишней трепотни
Открою вам секрет:
Как исполинский кит
Бросается на берег,
Так Мафия с тоски
Бросался на паркет.
Но это полбеды,
Ведь мафия – бессмертна,
Слезу смахнув с лица,
Он местью воспылал.
С колбасной кожуры
Врагам на страх, навечно,
Четыре узелка
На память завязал.
И надо было зреть,
Как отвалилась челюсть,
Когда на свой вопрос:
– А чья же колбаса? —
Услышал он ответ,
Расскажут – не поверю:
– Да наша, голубок!
– Как наша?
– Да твоя!
Два клоуна
Два клоуна жили на яркой арене,
Два мима: Печальный, Веселый.
Печальный воспитан был в строгой манере,
Веселый – вообще был бедовый.
Он шуткой из друга слезу выбивал,
И публика в хохоте выла,
Калила ладони на скорбный оскал,
Кричала: «Поддай-ка, дурила!»
И смехом Веселый еще и еще
Печального в скорбь загонял.
Народ потешался, когда он зелье
В напиток ему подсыпал.
Но как-то Печальный закорчился в боли,
От боли, что в сердце вошла.
У публики снова зарделись ладони,
Веселый пинался в бока.
Трагично кричал он: «Вставай же, вставай,
Состряпай гримасу тоски!»
Печальный торжественно-гордо молчал,
И смертью покрылись черты.
Тут вздрогнула публика, гомон утих,
Оркестр замолк оглушимо.
Заплакал Веселый, снимая парик,
Над телом умершего мима.
…Так наша проносится глупая жизнь:
Мы – клоуны в жалкой репризе,
И сердце взрывается спазмами жил,
Никак не смирившись в капризе.
Кладбищенский мотив
Проходят мимо люди, люди, люди,
Молчат могилы, только гомон птиц.
И шум берез их больше не разбудит,
И слезы, нет, не скатятся с ресниц.
Последний их приют хранит молчанье
Былых страстей, несдержанных утех.
И жизнь прошла и прожиты страданья,
Не предстоят им больше оправданья
За зло, коварство, за любовь, успех.