Путь Долгоруковых

Прикипел он душой к этому мальцу, даже сам от себя не ожидал. И Дуня понемногу успокоилась, а то поначалу боялась (он это чувствовал), что новый муж станет обижать ее сына. А к нему и Танюшка теперь ластится, не пугаясь уже его страшного шрама. Но девочка-то больше с матерью, а сына растить – мужское дело.

Тут, правда, есть одна закавыка. Егору-то Степанычу с Дарьей Акимовной Бог сыновей не дал, одни девки. Четвертая родилась, когда Семен с Дуней уже к ним в услужение поступили. Хозяин виду не подает, шутит: мол, замуж вас выдавать не стану – разорите меня вконец на приданое, будете дома у тяти сидеть да рукодельничать, благо подать за вас платить не нужно, и в солдаты не заберут. Это-то верно, старшие девочки уже у матери учатся, прилежно за пяльцами сидят, и Танюшку Дарья Акимовна обещала вышивке научить, – все лучше, чем с матерью горшками да ухватами греметь. Но на Ванятку Егор Степаныч явно глаз положил: грамоте учит, в помощники себе прочит. Оно, конечно, дело хорошее, да только ревность Семену сердце грызет. А уж когда обронил Егор как-то мимоходом, что запишет Ванятку своим сыном, мол, купеческий сын не ровня солдатскому, так Семена словно кипятком ошпарило. Хотя ежели как следует рассудить, то прав он, Егор Степаныч…

С Дуней Семен обвенчался сразу после того, как увез ее ночью из деревни, тайком. Сын ее получается беглый, хотя по ревизским сказкам его и на свете нет: государевы люди крестьян переписывали, когда и Ваняткин отец под стол пешком ходил. Другое дело, что в церковной книге он записан, хватиться могут. Здесь-то, в Москве, за мзду любой документ выправить можно, да и Егор Степаныч уже не холоп: как скопил денег в приказчиках у купца Абросимова, выкупился на волю вместе с женой, завел свой торг – льняной пряжей да полотном, сколотил капитал в пятьсот рублей. Купил дом на Москве, приписался к купеческому сословию. Станет Ванятка купеческим сыном – к нему уж на козе не подъедешь. А солдатских-то сыновей забирают в арифметические школы, секут там, вбивая цыфирную науку; потом, опять же, лоб забреют… И все же не свыкнуться Семену с мыслью, что он Ванятке будет не отец. Ладно, чтó пока об этом думать. Придет беда – тогда и станем голову ломать, как ее избыть.

Дуня вышла на крыльцо, зовет их обедать. Даша поначалу приглашала ее за общий стол садиться, но Дуня отказалась. Нет уж. Дашутка теперь, почитай, барыня, Дарья Акимовна, руки у нее белые, мягкие, ходит в шелковом сарафане и душегрее, носит узорчатые платки и кольца на пальцах. На именины муж ей бархату купил на платье, чтобы сшить на иноземный манер. А то в Кремль ныне в охабнях да однорядках не пускают. Самого Егора теперь не узнать: был Егор, да весь вышел. Бороду бреет, носит немецкий кафтан, как и Семен. А Дуняша – просто стряпуха, но и она в своем доме хозяйка. Пусть и под одной крышей они живут, да наособицу и свой кусок хлеба едят. У нее, слава Богу, теперь муж есть вольный, захотят – к другим хозяевам перейдут. Хотя это она так только про себя рассуждает, никуда они не уйдут: к чему от добра добра искать? Да и куда идти-то? На Москве народу многие тыщи, а живут люди небогато, часто просто нужду мыкают. И нищих много, и гулящих людей, да и фабричные работники ходят в таких лохмотьях, что срамно глядеть. Так что ей, Дуняше, грех жаловаться: сыты, обуты, одеты. Хозяйство большое, но на ней только кухня, в поле работать не надо, даже огород – и тот без нее вскопают. Дашутка всегда с ней советуется: когда весной снег метать в погреб, когда огурцы сажать, когда капусту начинать рубить для засолки. Она совсем не зазнается: хоть и хозяйка, а сама день-деньской трудится, вышивает вместе с девушками платки, рушники, скатерти, которые Егор потом в своей лавке продает. Даст Бог, и Танюшку такой же рукодельницей сделает.

Одно плохо: всю свою прошлую жизнь Дуня словно серпом отрезала, назад дороги нет. Беглая она, если дознаются – беды не оберешься. Пока в Москву не переехали, она из дому и носа не казала, боялась, вдруг увидит кто, узнает и донесет. И не столько за себя опасалась, сколько за детей. Здесь осмелела немного, сама ходит и на Полянский рынок, и на Ленивый торг у моста, где продают всякий товар прямо с телег. Семен только всегда наставляет ее, чтобы глядела в оба и деньги держала за душой: народ здесь бедовый, много есть мастеров на сухом берегу рыбу ловить. По весне, в половодье, сколько кошелей да платков у людей из карманов вынули, когда те на лодках или на пароме на тот берег переправлялись! Лодочники с ворами в доле, так что потом, кричи не кричи, своего не вернешь: сам виноват, не ротозейничай. В церковь Дуня тоже ходит каждое воскресенье, с Семеном и детьми. Красивая церковь у них в Кадашах – высокая, со стройной колоколенкой, вся покрытая разным узорочьем, блестит золотыми куполами. Взгляд скользит по ней прямо к небу. И священник осанистый, но с добрым лицом, с мягким голосом, не то что отец Трофим.