Путь Долгоруковых

Но к Петрову с пустыми руками идти не след. Подумав немного, Наташа зашла в стылый-постылый сарай, порылась в сундучке и достала оттуда хорошо припрятанную золотую табакерку. Подержала ее в руках, вздохнула. Не так жалко отдавать, что из золота, а оттого, что подарок государев ей на свадьбу. Ну да у них с Ванечкой и другие памятные вещи есть, с которыми они никогда не расстанутся.

Снова вышла во двор – и оторопела. Небо поверх частокола пылало рубиновым огнем, а с обоих его концов, справа и слева, переливались лимонные, зеленоватые, бледно-сиреневые отсветы. Над ними выросла белая дуга, растворилась золотистым маревом, а из нее то расходились лучи, то появлялись дымчатые столбы… «К добру или к худу? – думала Наташенька. – К добру или к худу?»

Часть вторая

Глава 1

В марте в Березове еще стоят трескучие морозы, а в апреле бывает, как закружит пурга – все вокруг погрузится в белый морок, так что собственной руки, вытянутой вперед, не разглядеть, через двор острожный приходится пробираться, держась за натянутую веревку. Вот и сейчас за окном завывает вьюга, мельтешит колючий снег. Однако стукнула входная дверь, загудели голоса внизу, заскрипели ступеньки; Иван пошел в сени встречать, и через порог, пригнувшись, переступила большая грузная фигура – воевода Бобровский: шубу внизу оставил, а брови белые, заиндевевшие, и на валенках, хоть их ему и обмахнули веником, остался снег. Вслед за Иваном Ивановичем его человек тащит большой мешок.

– Христос воскресе! – приветствовал воевода хозяев и троекратно облобызался сначала с Иваном, а потом с Натальей. – Держи яичко, – подал он подарок годовалому малышу, одной рукой державшемуся за материну юбку, а другую доверчиво протянувшему к гостю.

Бобровского пригласили за стол, на котором стоял самовар, откушать китайского чаю с куличом, отдарились крашеным яичком и еще одно просили передать жене.

– Поздорову ли Настасья Петровна? – участливо спросила Наталья.

– Слава Богу. Да вот и она вам подарки посылает. – Иван Иванович обернулся к слуге.

В мешке оказались соболя, да еще отдельно – корец меду и крынка масла. Наталья украдкой переглянулась с мужем, и тот достал из скрыни золотые карманные часы, просил воеводу принять, не побрезговать.

К обеду явился еще один гость – майор Петров; скинул запорошенную снегом епанчу и треуголку, пригладил обеими руками редеющие волосы, доходящие до плеч.

– Обожди чуток, крестник, я с холода, – сказал маленькому Мишутке, бурно выражавшему свою радость при его появлении. Прислонился всем телом к зеленой изразцовой печке, оглядываясь на мальчугана, вырывавшегося у няньки: – Что, не терпится на лошадке покататься?

Сел на лавку, закинув ногу на ногу, – ну, иди ко мне! Посадил на сгиб стопы, взял за руки, стал покачивать:

Еду-еду к бабе, к деду
На лошадке в красной шапке…

Мишутка заливисто смеялся. Наташа смотрела на него с материнской гордостью и улыбалась.

Сынок ее родился чуть больше года назад, второго апреля. Ту страшную ночь было тяжело вспоминать даже сейчас. Ни Наташина матушка, ни ее мадам и представить себе не могли, что своего первенца она будет рожать одна, корчась на полу, без бабки-повитухи, когда рядом только перепуганный муж да бестолково суетящиеся девки. Что надо делать, к чему готовиться, не знал никто; Екатерина – единственная среди них рожавшая – накрыла голову подушкой, чтобы не слышать Наташиных стонов, и на просьбы брата выйти помочь не отвечала. Кто-то сказал, что надо взгреть воды, заново растапливать печь. Весь дом переполошили; недовольный Алексей Григорьевич надоумил послать к воеводе: чай, у них кто знающий в таких делах есть наверняка. Пока девки валандались, у Наташи с час как воды отошли, уже голова ребенка показалась! Наконец пришла сама Настасья Петровна – и сразу всех к делу определила, порядок навела. Младенца приняла, положила на грудь Наташе, испуганно глядевшей на измазанное кровью тельце и особенно на толстый жгут пуповины, потерла ей живот, чтобы унять кровь, пуповину ниткой перевязала и перерезала острым ножом.

Младенец плакал, потом принимался сосать нижнюю губу, снова пищал – у Наташи не было молока! Ей давали горячее питье, груди набухали, твердели, а сцедят молоко в миску – наберется едва ли с наперсток, ребеночку на два глотка. И кормилицу взять негде!

– Вот ведь беда какая, нет никого баб рожалых, – сокрушалась жена воеводы. – Али у остяков поспрашивать?

Но сама мысль о том, чтобы ее дитя вскармливала своим молоком раскосая баба, которая в баню не ходит, одевается в оленьи шкуры и питается сырой рыбой, приводила Наташеньку в ужас. Стали покупать коровье молоко, им и выкормили, хотя сколько ночей провели без сна – ужас! Плакал младенец: пучило живот… На сороковой день отец Илья окрестил его, нарек Михаилом; восприемниками были Семен Григорьевич Петров и Настасья Петровна Бобровская…