Путь Долгоруковых

В том же году княжна Екатерина тоже вышла замуж: императрица сосватала ей недавно овдовевшего графа Александра Брюса, которому был сорок один год. Первой его женой была княжна Анастасия Михайловна Долгорукова – племянница Василия Владимировича, генерал-фельдмаршала, у которого Брюс служил адъютантом. Она родила ему сына Якова, а летом 1745 года скончалась. Свадьбу с другой княжной Долгоруковой сыграли уже в декабре.

Брюс был богат и покрыл себя славой во многих сражениях. Сделавшись графиней, Екатерина могла вести такую жизнь, о которой мечтала среди березовских болот и в убогом Томском монастыре. Она накупила себе модных нарядов, заказала изящный экипаж и начала выезжать. Однако осенью, покинув шумный Петербург, внезапно уехала в Новгород и там, расспросив настоятеля Рождественского монастыря, отправилась на Скудельничье кладбище – пешком, в легкой накидке, в атласных башмачках… Пробыла там одна больше часа, велев ее не беспокоить, а потом вернулась к настоятелю, сказала, что хочет поставить на месте казни церковь в честь святителя Николая, и сделала первый вклад.

В Петербурге она свалилась от простуды, однако успела заказать иконостас для будущей церкви и передать в Рождественский монастырь драгоценный алмаз на сохранение. Почуяв, что пришел ее смертный час, приказала сжечь при ней все ее платья, чтобы больше никто их не носил. В том же году скончался Юрий – встретились ли они на том свете?… Овдовевшая в тридцать один год Елена замуж более не вышла, открыла в своем доме церковь Всемилостивого Спаса и позвала туда служить батюшку и дьякона из Березова, вернувшихся из ссылки… Аннушка же так и осталась старой девой.

Уходят люди один за другим, год за годом… Как это Михаил давеча сказал? «Более о том и поведать некому…» Братьев Долгоруковых, сосланных в Камчатку и в Охотск, императрица приняла на службу. Александр осел в Сибири, возвращаться не стал. Говорили, что будто бы женился он и дети есть, но Наталья Борисовна о нем не расспрашивала. Тоже не смогла себя перебороть, душу свою смирить… Николай дослужился до бригадира. В 1755 году, чтобы снарядить старшего сына в Петербург, она продала ему свою вотчину, оставшуюся после отца и уступленную братом…

Лето догорело, обжегши своим жаром зеленую листву. Осень вызолотила киевские горы. Возносится к голубому небу колокольный звон из соборов и обителей, радостно от него на душе. Но за богатством всегда плетется скудость: дни становятся короче, деревья стоят голы. Унылый дождь сеет серую тоску, пока его не сменяет пушистый белый снег. И вот уж пышные ковры переливаются алмазами под солнцем, а от дерев и колоколен на них ложатся синие тени.

Есть у матери Нектарии любимое место, откуда открывается дивный вид на Днепр. Когда в душе непокой, хорошо бывает прийти сюда и смотреть, смотреть, вбирая в себя эту просторную красоту взамен мелкой суеты. Мысли уносятся неведомо куда, и тебя, пусть ненадолго, объемлет благодатная безмятежность… Но сегодня от мыслей никак не избавиться: так и вьются назойливо, а если отлетают, то приводят с собой другие. Смотрит монахиня на скованную льдом ленту Днепра, а память рисует ей другие картины, иные берега и реки… Проплывают перед внутренним взором лица, образы; одни видятся четко, а другие расплывчато. Когда, бишь, они чуть не потонули – до того, как Прасковью Юрьевну разбил паралич, или уже после? Господи, Господи…

Вернувшись в свою келью, она молится перед образами, кладя положенное количество поклонов, а потом достает из шкапчика давно уже припасенную тетрадь. Садится за стол, раскрывает ее и, вздохнув, выводит на первой странице: «1767 году, генваря 12 дня».

Сжимая пальцами перо, мать Нектария пишет так, как привыкла писать письма: словно беседу ведет с человеком, который слышать-то ее слышит, а ответит потом. «Как скоро вы от меня поехали, осталась я во уединении, пришло на меня уныние, и так отягощена была голова моя беспокойными мыслями, казалось, что уже от той тягости к земле клонюсь. Не знала, чем бы те беспокойные мысли разбить. Пришло мне на память, что вы всегда меня просили, чтобы по себе оставила на память журнал, что мне случилось в жизни моей достойно памяти и каким средством я жизнь проводила… Хотя я и не могу много писать, но ваше прошение меня убеждает, сколько можно буду стараться, чтоб привести на память все то, что случилось мне в жизни моей».

* * *

В оплывших свечах мечутся огоньки, предчувствуя скорую смерть. Тихо потрескивают дрова в камине. Михаил Иванович вынул из кармана платок и вытер мокрое от слез лицо. Посидел немного, устремив невидящий взгляд на покрытое морозными узорами окно, потом вздохнул и придвинул к себе письменный прибор. Отступив немного вниз от материных каракулей, напоминающих полуустав, вывел своим ровным, округлым почерком:

«Получил я сию книгу из Киева, по кончине несчастной матери моей, в 1773 году, генваря 17 дня, в день ея рождения».

Благодарность