Пустая

В тот же день произошло и еще одно невероятное событие. Возвращаясь поздним вечером домой, я решила срезать путь через парк. В самый темный угол свет фонарей почти не доходил, поэтому сначала я услышала тихий плач – и только потом разглядела съежившуюся на скамье фигурку.

Я не знала, что делать. С одной стороны, конечно, следовало подойти к незнакомке, узнать, не нужна ли ей помощь. С другой – несмотря на синюю форму и очки, я все еще оставалась пустой. Мое появление кого угодно могло расстроить и напугать еще сильнее.

Девушка – а судя по тонкому голосу и хрупкости, это определенно была девушка – всхлипнула особенно горестно, и я решилась. Стараясь держаться в тени, села на дальний край скамейки.

– С вами все в порядке? – Отсюда мне было видно только ее спину и край щеки, да еще светлую волнистую прядь, выбившуюся из-под шляпы.

Некоторое время плечи молча вздрагивали, а потом она наконец заговорила:

– Да где там… «в порядке»… – Ее голос, охрипший от слез, показался мне смутно знакомым.

– Я могу чем-то помочь? – Я старалась говорить с девушкой мягко, нежно – как Мафальда говорила со мной, когда я поправлялась у нее дома, в комнате с зеркалом и полевыми цветами.

– Это вряд ли. – Теперь, подвинувшись к ней, я почувствовала запах алкоголя. Она была не только расстроенной, но и не совсем трезвой – а значит, ее точно не стоило оставлять одну.

– Давайте я хотя бы провожу вас до дома? Где вы живете? Можем не разговаривать. Даже смотреть на меня необязательно… – «И лучше уж не смотри». – Я просто пойду за вами, хорошо?

Спина снова вздрогнула, и девушка хмыкнула носом.

– Гневный, этот мерзкий, мерзкий… – Она крепко выругалась; такие слова я слышала только от мужчин и Мафальды. – Как он мог, как он мог так со мной поступить…

Значит, дело было в мужчине. Следовало догадаться. Что еще может заставить юную девушку горько рыдать в одиночестве на скамейке, как не сердечная рана.

– Уверена, он об этом пожалеет, – пробормотала я наугад, не зная наверняка, что положено говорить в таких случаях. Видимо, я попала в точку, потому что на миг плечи воинственно воспряли, а шляпа приподнялась:

– Вот это точно! Еще как пожалеет! – Но сразу вслед за тем плечи опять затряслись. – И чего ему не хватало… Даже мои родители были не против. Хотя его семья по происхождению ниже!

Снова это. Кажется, все уондерсминцы были помешаны на своем происхождении, статусе – я подавила вздох.

– …И что с того!.. Мне-то он все равно нравился, и я бы их непременно, непременно убедила, если бы он не оказался таким неисправимым идиотом!

– Что он сделал? – Мне и в самом деле стало любопытно, и девушка живо откликнулась на интерес в моем голосе. Впрочем, она все еще не поворачивалась, и плечи ее были здорово напряжены – как у человека, готового к обороне. Я подумала, что уроженка знатной семьи может иметь не меньше оснований прятать лицо, чем я.

– Сказал, что недостоин меня и сделает все, чтобы заслужить… и уехал… в Минту!

Никаких приятных воспоминаний о Минте у меня не было, но и плакать так горько от того, что кто-то решил туда уехать, я бы не стала.

– Почему именно в Минту?

Девушка шмыгнула носом.

– Думает, что заработает там, в Минте, денег и сразу станет завидным женихом. Ха! Не знает он моего отца… Отец терпеть не может тех, кто покупает себе титулы. – Плечи под шляпой поникли, и даже сама шляпа как будто поникла тоже. – Если бы он продолжил делать карьеру по научной части… Но он даже не стал со мной советоваться! Безнадежный идиот!

– Ну… Не расстраивайся так. – Я сочла, что перейти на «ты» с человеком, который уже довольно долго рыдает в моем присутствии, будет вполне уместно. – Напиши ему письмо. Объясни все. Уверена, он поймет.

– Этот идиот уже написал заявку на отчисление… Я слышала от ректора! – Значит, оба были студентами. – И сказал еще, что у него есть своя гордость. «Гордость»! Ты подумай, у него – и вдруг гордость!

Я вдруг посочувствовала незнакомому юноше. Быть может, в Минте он встретит девушку попроще – из тех, которым нет дела до родовитости.

– А мне ведь было все равно. – Поля шляпы приподнялись, и голос из-под них зазвучал твердо. – Я говорила ему: даже если отец упрется, как баран, мы найдем выход. Но нет, вместо этого он решил бросить и науку, и меня – ну не блестящий ли план? И так он понимает гордость. Бросить то, что любишь, ради того, что все равно не поможет.

Возможно, я и поторопилась судить о ней – мне стало стыдно.

– Ну, не плачь. – Я достала из кармана платок – его как-то дал мне Судья, но обратно не взял – и протянула ей. – Он чистый. А потом можно пойти домой и лечь спать. Говорят, что утром все более ясно – и небо, и мысли. Думаю, если он захочет вернуться, университет наверняка ему разрешит. Он ведь хороший студент, верно?

– Д-да…

– Ну вот. Ничего непоправимого не произошло, поверь мне.

«Поверь мне, потому что о непоправимом я знаю все».

Девушка вздохнула – но уже не так горестно, как прежде, – и протянула руку за платком.