Пусть это буду я

Все притихли, только Шуйский громко дул на суп.

– Что ж… – В отличие от остальных писатель к еде не притронулся. – Пускай девочка отдыхает. Но вечером я вас жду в полном составе.

Глава 25

Вечером все собрались в комнате, оформленной под концертный зал: ряды стульев, красная драпировка, ковровые дорожки и рояль.

Шуйский нарядился в черный костюм с бабочкой, волосы его были прилизаны сильнее обычного и блестели в свете люстры, подобно влажной коже дельфина. Магда надела розовое кружевное платье, отлично сочетающееся с затейливой фиолетовой прической, но с гротескной уродливостью подчеркивающее ее возраст. Козетту же Люся впервые видела без фартука, отчего ее строгое темно-синее облачение само по себе казалось праздничным. На Олеге Васильевиче была шелковая рубашка ретро: большой отложной воротник и затейливые вензеля «огурцы», а поверх нее – коричневый жилет.

К подобной торжественности Люся с Колей готовы не были. Они надели то, в чем приехали сюда. Она – абрикосовое платье, он – обтягивающую футболку а-ля восьмидесятые.

Близнецы сели позади всех и негромко переговаривались, не опасаясь быть услышанными. Заметив возле окна одинокую женскую фигуру в коктейльном платье на лямках и с высоко забранными волосами, Люся пихнула брата локтем.

– Смотри, твоя вернулась. А говорили, больше не появится. Похоже, эманации сработали.

Несколько секунд брат с интересом смотрел на Тату.

– Хочешь, садись с ней, – предложила Люся. – Я уже в порядке.

– Потом, – отмахнулся он, но, пока не началось представление, не сводил с Таты глаз.

После чая Магды и сна Люсе стало намного легче. Даже не верилось, что еще утром ей было настолько плохо, что она, бросив брата, вернулась сюда одна. Этого она совершенно не помнила, будто в тот момент ее самой в теле не было.

Корги появился самым последним. Он задержался минут на пятнадцать, и его ждали, однако никто не упрекнул, даже Магда.

В отличие от остальных заморачиваться одеждой он не стал. Пришел в домашнем, словно только поднялся с постели. Взлохмаченный, с недовольным и отрешенным выражением лица. Вошел и, не глядя ни на кого, шумно рухнул на крайний стул, вытянул ноги и скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, насколько ему претит происходящее.

Люся боялась, что, когда увидит его, снова распереживается и даст слабину или, наоборот, не совладав с обидой, разозлится, однако его театральное появление не произвело на нее ни малейшего впечатления. Чувства будто притупились и застыли. Где-то глубоко в груди еще сидел твердый, неподатливый комок горечи, но с ним вполне можно было жить.

Как на светском торжественном приеме, Козетта обнесла всех подносом с высокими узкими бокалами, наполненными шампанским. На низком столике Люся заметила блюдо с порционно разложенными по небольшим тарелочкам кусками ягодного пирога и белого кремового торта. За ними на подставке с ножкой возвышалось широкое блюдо с фруктами.

Возможно, раньше, когда Гончар еще не болел, они всегда так проводили вечера.

От шампанского Люся попыталась отказаться, однако Козетта чуть ли не силой заставила ее взять бокал.

Первой на условную сцену рядом с роялем вышла Магда и объявила, что прочтет монолог Офелии. Коля судорожно сглотнул и тревожно покосился на Люсю. Та ободряюще взяла его руку и положила ее себе на колено.

– Этот вечер просто нужно перетерпеть.

Сами они так ничего и не готовили, договорившись лишь, что, когда настанет их очередь, споют вместе без аккомпанемента сначала «Надежда – мой компас земной», любимую песню их бабушки, слова которой они помнили с детства, и «Таню» – группы «Крематорий». Из всего, что бренчал их папа на гитаре, эту песню они знали лучше всего, потому что ее можно было не петь, а орать. Особенно строчку: «Мы любили сделать вид, будто мы сошли с ума, и целый день пускали пыль в глаза», что в свете последних событий показалось обоим особенно актуальным.

Как я любила слушать ваши речи,
Они казались девушке невинной
Высокими и полными значенья, —

с глубоким придыханием произнесла Магда.

Рассудок мой томится, я сгораю
От страсти и сомнений, разум гибнет,
Не в силах разобраться в сей загадке.
Боюсь, меня безумие настигнет
Так же, как вас, философ мой печальный.

Коля, будто прячась, накрыл голову руками, и Люсе пришлось наступить ему на ногу:

– Ты не в школе, и ты не Корги. Мы и так здесь не на хорошем счету.

Но когда после двадцатиминутного выступления бабки ее сменила Козетта и с каменным лицом долго-предолго читала Пушкина, все самое избитое и знакомое вроде «Духовной жаждою томим», «Буря мглою небо кроет», «Во глубине сибирских руд» и прочее, Люся сама была готова взвыть. И теперь уже ее успокаивал Коля.

Мероприятие, называемое праздником, было пропитано унынием, нафталином и еще большей духотой, чем приносила жара.