Пусть это буду я

Люся, конечно, жалела, что Коля не смог пойти с ними, но не могла не признать, что без его критического и чересчур подозрительного в последнее время взгляда дышится ей значительно легче. В этом доме из-за отсутствия друзей, свободы, собственных увлечений, от неприкаянности и своеобразия обстановки брат, которому всегда все было нипочем, сделался тревожным и настороженным. Ему повсюду чудился подвох и виделись несуществующие смыслы.

Он был так озабочен тем, чтобы уложить все, с чем столкнулся, в понятную и приемлемую для себя схему, что совершенно растерялся, не понимая, как войти в гармонию с миром, где во главу угла были поставлены не логика и здравомыслие, а творческое, сиюминутное и спонтанное. Его сознание отказывалось принимать любое явление, которое не соответствовало норме, будь то сумасшедшая бабка или скалящийся бездомный пес.

Люсе же было просто хорошо. И меньше всего ей хотелось задаваться вопросами. Раз Корги сказал, что их ждет «Колдплей», то какая разница, какое в итоге объяснение за этим стоит.

Он привел ее в парк с ярко подсвеченными дорожками, газонами, пахнущими свежескошенной травой, загадочно мерцающими цветами на клумбах, свободно раскинувшимися темными силуэтами деревьев и удивительной даже для этого часа тишиной. Казалось, кроме них здесь нет ни единой души.

Крепко держась за руку Корги, она с наслаждением прикрыла глаза и, глубоко вдыхая ночной сладковатый воздух, будто бы растворилась в нем каждой частичкой своего тела. Так хорошо ей не было никогда.

Сейчас она могла заявить об этом с уверенностью. Влюбленность наполняла ее новыми, непередаваемыми переживаниями, в сравнении с которыми все остальное блекло, отступало и теряло смысл. Жить, быть, любить и разделить это чувство со всем миром.

Люся парила над дорожками, парком, над всем спящим городом и была бы счастлива больше никогда не возвращаться на землю, но Корги остановился, и ей пришлось открыть глаза.

Они стояли на большой, оттененной голубоватым светом поляне, а впереди, метрах в ста от них, в обрамлении разноцветных лампочек переливалась сцена с огромным уличным экраном. Корги широко взмахнул руками, и в ту же секунду экран ожил.

Вступление The Scientist и восторженные выкрики из зала. Невероятный эффект присутствия, как если бы группа «Колдплей» и в самом деле находилась на этой сцене. Крис Мартин на фоне такого же темного, как у них неба, и черных металлических конструкций.

– Поразительно, – прошептала Люся. – Как ты это сделал?

– Если ты симпатичный и приятный во всех смыслах человек, то это не так уж и сложно! – Корги подмигнул.

Она прошла немного вперед, однако близко подходить не стала, чтобы сохранить это потрясающее ощущение реальности происходящего: концерт «Колдплей» ночью в Москве под открытым небом только для нее.

– Когда точно знаешь, что хочешь, все возможно. Это главный жизненный закон, действующий во всех измерениях. – Корги обнял Люсю сзади, покачивая ее в такт музыке.

Так они простояли около получаса, подпевая, приплясывая, аплодируя и целиком перенесясь туда, где «Колдплей» десятилетней давности пели о том, что каждый человек – часть общей системы, плана, звезд, космоса и единого замысла, а самое сложное его решение – это позволить другому уйти.

Потом Люся опустилась на землю, и следующие сорок минут концерта они разговаривали, сидя на траве.

– Я немного тебе завидую. Быть художником здорово. – Она крепко сжала его пальцы и посмотрела в легкое беззвездное небо, где на горизонте желто-розовыми мазками проступал рассвет. – Можно нарисовать себе любой мир, какой захочешь, и таким, каким видишь его сам.

– А еще знаешь, почему быть художником здорово? – Он тоже посмотрел наверх. – Художником может стать каждый.

– Нет, ну что ты, конечно, не каждый. Чтобы быть художником, нужно уметь хорошо рисовать.

– Глупости. Художник – это тот, кто запечатлевает информацию на уровне собственного индивидуального восприятия. А это значит, что быть художником может любой, пусть даже слепой человек. Ты же знаешь, что в мире довольно много незрячих художников? Был такой нонконформист Владимир Яковлев, он потерял зрение в шестнадцать, а американец Джон Брамблитт – в тринадцать. Врубель, кстати, тоже в конце жизни ослеп. Но они все равно всегда рисовали – не из-за того, что умели это делать, ведь в искусстве нет какого-то определенного, конкретного умения, а потому, что обладали страстным желанием отобразить жизнь через чувства. Да, мы, конечно, пытаемся осваивать какие-то техники, ставим руку и добиваемся правильного сочетания цветов, но все это лишь для того, чтобы расширить свои возможности. По сути, главное в любом творчестве – абсолютная вера в то, что мир именно такой, каким ты его изображаешь. Это и есть талант.

Да, чисто технически ты умеешь немногое, но только оттого, что тебя никто этому не учил, но ты способна чувствовать и выражать это своим особым, уникальным способом… У тебя определенно есть данные, которые нужно развивать.

– Мне бы, конечно, хотелось. – Люся тяжело вздохнула. – Может быть, когда-нибудь потом я смогу это себе позволить.