Пушкинский том

«Разметал» – не последовало. Стихотворение осталось неоконченным. По разбегу и подробности оно едва ли перевалило за середину. По историческому же смыслу доведено ровно до той же черты, что и исторический экскурс в письме Чаадаеву: «на рубеже Европы» и «вне Европы». Николай… «И ураган их…»

«И ураган их…» Как похожа эта ступенька, этот обрыв на отработанный Пушкиным прием окончания стихов – «как бы» неоконченных:

Громада двинулась и рассекает волны.

XII

Плывет. Куда ж нам плыть?
…
…

Или:

Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет [41].

Или только что, месяца два назад:

Стоит широко дуб над важными гробами,
Колеблясь и шумя…

Но как бы того ни хотелось, последнее стихотворение, посвященное 19 октября, законченным не объявишь. Возможно, что, обещая друзьям «дописать» его, он вряд ли собирался это делать. Он искусно оставляет его неоконченным (хотя оно и впрямь не окончено) – возможно, навсегда, даже переживи он дуэль. Потому что тоска по ушедшему выходила куда сильнее выраженных в рифмах новых взглядов, которые куда лучше, чем в стихи, укладывались в письмо Чаадаеву, где и продолжились: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал.

Вышло предлинное письмо».

Предлинные стихи и «предлинное» письмо – и то и другое адресовано в один и тот же адрес – в прошлое.

Припомните, о други, с той поры,
Когда наш круг судьбы соединили,
Чему, чему свидетели мы были!
Игралища таинственной игры,
Металися смущенные народы;
И высились и падали цари;
И кровь людей то Славы, то Свободы,
То Гордости багрила алтари.

Прошлое стало историей. Это всякий раз означает, что поколение ушло. Пушкин – один не только потому, что – гений, что – не понят, он одинок и как каждый представитель поколения, пережившего себя. Это происходит всегда быстро – на глазах у еще не старых, казалось бы, людей. И вот уже следующее поколение (сын друга) не понимает отцов и упрекает «военное поколение» в том, что оно щеголяло презрением к требованиям гражданского строя. ИХ время ушло.

Осталось СВОЕ время. К этому и приспособляется Пушкин. История, происходящая на глазах, – невидима и неописуема, но даже когда, по мере продвижения человека в глубь возраста, начинает проступать, прорисовываться в прошлом, она всё еще не может быть предметом описания, потому что – болит, и лишь во вторую очередь, потому что еще нельзя. Зато этой, воспринятой уже в протяженном времени болью можно измерить историю более удаленную. Ею-то и занимается, всё более погружаясь, Пушкин.

«Капитанская дочка», под которой ставит он конечную дату – 19 октября… Престранный сюжет! Пушкин достиг в ней такой очаровательной повествовательности, что сюжета не успеваешь разглядеть. Наверно, запало в душу тогда (как не запасть!) высочайшее хамство николаевской резолюции на «Борисе Годунове»: «Переделать в повесть на манер Вальтер Скотта»… Что ж, пожалуйста… вот она. Если говорить о форме романа – то это вещь первая, небывалая, а потому единственная, потому что такого краткого и ясного сюжетного романа так и не стали писать в России (занявшись другим и создав вскорости совсем небывалый роман – русский…).

Но – о сюжете. Сюжет – есть мысль, поэтому – о чем это? Мы знаем: о Пугачеве, о крестьянской войне… И правда, и в этом плане – необыкновенные достижения: кто до Пушкина делал у нас такие массовые сцены, кто до него (да и после) создал такой верный образ русского мужика, как Пугачев?… Но опять же, о чем сюжет? А он о том, как прямые честь («Береги честь смолоду» – первый эпиграф романа), благородство и чувство долга сталкиваются с ревностью и завистью (как и у Сальери, неглупой), выражающейся в прямом же предательстве, но еще больше (и тоньше) сюжет этот о том, как эти самые честь, благородство и чувство долга как раз и оказываются обвиненными в предательстве, но еще дальше (и глубже) этот сюжет о том, что неправедно обвиненные честь, благородство и чувство долга никогда не могут оправдаться, потому что вместе они образуют то ДОСТОИНСТВО, которое не позволит этого сделать. Человек с чувством собственного достоинства никогда не оправдается, а потому – погибнет. И хотя роман кончается «хеппи-эндом» (прелестным и в духе жанра), хотя…

Но это же истинно пушкинский сюжет! То есть сюжет Пушкина. И он ему предстоит.