Пулеметчики

Я раньше думал, что самое страшное на войне – это бомбежка. Но, когда немецкий танк шел вдоль моей траншеи и остановился точно надо мной, я простился с жизнью. Вот, думаю, сейчас крутанет слегка гусеницами и засыплет меня землей, и никто могилу мою не найдет. Так страшно стало!.. Только шепчу: «Нет… нет…» В то же мгновение сержант из моей роты кинул связку гранат и подбил этот треклятый танк! Я по дну траншеи отползаю, а на меня с подбитого танка немецкий танкист прыгает. Сцепились мы с ним в клубок, стали душить друг друга. А у меня и рот, и глаза песком забиты…

И все-таки одолел я его… И так каждый день – обстрелы и атаки. В траншее оставаться – смерть, из траншеи выскочишь – тоже верная смерть… На плацдарм все снабжение доставляли только ночью, а обратными рейсами на лодках переправляли раненых. Если кого утром ранят, то нет никакой возможности переправить в медсанбат до наступления темноты. Солдаты это понимали, и я не раз видел, как молча, истекая кровью, уходили из жизни мои боевые товарищи. На береговых склонах были глиняные катакомбы. Мы сначала раненых там разместили. Только от бомбежек и обстрелов стены галерей рушились, погребая заживо наших бойцов. Каждую ночь через реку нам подвозили припасы, беспрерывно пополняли людьми. В отличие от других плацдармов мы не голодали, да и боеприпасов было вдоволь. От жажды мучились. Водичку днепровскую попьешь, потом животом маешься. Вскоре по приказу пошли снова вперед, захватили деревню в километре от берега и снова окопались. Тут нам врезали… Помню, что два дня воевал первым номером в расчете пулемета «максим». Людей оставалось совсем мало, и наш батальон свели в одну роту.

В мой окоп мина попала. Двоих солдат, стоявших рядом со мной, – на куски, а меня только контузило. Я ползу и вижу, как мой боец, пожилой украинец, смотрит в ужасе на оторванную стопу своей ноги и кричит протяжно: «Ма-а-ма-а!» И через секунду в него прямое попадание. Человека уже нет, а крик его еще стоит в воздухе… Какие-то мгновения прошли, рядом еще один снаряд разорвался – и я сразу почти ослеп, встать не могу, тело, как вата. Вынесли меня из боя на берег, ночью переправили, и очутился я в медсанбате. Через две недели оклемался и вернулся в батальон.

Нашу дивизию перебросили на другой плацдарм, и 7 ноября мы вошли в Киев со стороны Дарницы. Вошли в город без боя. А уже через неделю брали Житомир.

– Вы были представлены к званию Героя Советского Союза. Как вы узнали об этом событии? Почему не получили заслуженную награду? Вы первый в полку ступили на правый берег Днепра, и, согласно указанию Верховного Главнокомандующего, вам это звание заслуженно полагалось. Я читал о вашем героизме на Днепре в воспоминаниях Милявского. Что тогда произошло?

Когда с плацдарма эвакуировали, мне санитар помогал идти. Сам я передвигаться не мог, всего трясло и мутило из-за контузии. Возле лодок стоял генерал-лейтенант, а рядом с ним наш комдив со свитой штабных офицеров. Генерал дал знак санитару подвести меня к нему. Комдив говорит: «Это младший лейтенант Равинский, был на плацдарме одним из первых». Генерал спросил: «Представили?» Комдив ответил утвердительно. Я ничего не понял из этого диалога, тем более после контузии слышал слабо. Переправили на левый берег, в медсанбате осмотрели меня, вроде конечности целы. Лежим, ждем отправки дальше в госпиталь. Оказывается, что уже был приказ командира дивизии, что, если кто-то из представленных к званию Героя будет ранен или контужен – стараться оставить их на лечении в медсанбате дивизии, и если состояние позволяет – не отправлять во фронтовой тыл. И у начмеда был список из 14 фамилий. Так ли это было на самом деле – я не знаю.