Пулеметчики

А бывало, что по 15 самолетов налетали. А раз 15 самолетов, то уже думаешь: или самому спасаться, или по самолетам бить. Приходилось прятаться в окоп: там же каждый примерно по 8–9 бомб бросит, а бомбы сыпал такие, контейнеры. Он когда бросает, они раскрываются и ракеты падают. Пистон вдарил, и все, поражает пехоту, осколки. Возле Крымской станицы так он бросал по полтонны, по 200 кг бомбы. Ну были, конечно, случаи, когда бомбу бросил, а она и не взорвалась.

Со мной был один азербайджанец из тыловой части. Он был сапожник. Мы когда за Ростовом держали оборону, а немец начал наступать и обстреливать, а он же, ты ж понимаешь – это нестреляный солдат. Я лежу, и он рядом лежит. И он мне: «Слушай, сержант, я боюсь». Кажу: «Что ты боишься? Ты окопчик держишь, держись, и все». А он: «Я боюсь, я боюсь». И вплоть до того, что слезы текут. Ты понимаешь, такое положение, что нервы. А причем еще видишь, что немцы наступают или стреляют – так это большая паника бывает. Если ты держишься в окопчике, то еще сносно. А его танки нашу пехоту как мозолили. Наши сделали оборону, пехота выкопала окопы. А у них танки штук 10–15 двинули – мы под Таганрогом держали оборону, там песчаная местность. А что песок? Танк пошел да и завернул полностью. И все. Бывало такое, что он мог где-нибудь вывернуться, а то и не то бывает… Артиллерии не было. Кто-то имел, может быть, гранаты или бутылки с жидкостью.

Когда уже наступали, то в основном пехоту поддерживали. Пехота пошла – в это время идет штаб за пехотой, автоматчики с командиром полка, ну и вся его свита: адъютант, охрана. Ну и мы, рота ПВО, тоже – машинами.

После демобилизации я приехал в Одессу, расписался с женой – она год за мной смотрела, когда я лежал в Киеве. Она 22-го года рождения. Когда в село приехал – там были некоторые мои товарищи, с которыми я учился в школе. Некоторые попали под Донецком в плен. И какими-то судьбами, уже когда освободили Одессу, они убежали от немцев домой. Один был ранен, а другой – Петя Загорняк – со мной учился в классе. Здоровый парень, старше меня примерно на два года.

– Как же вы в одном классе учились?

Потому что в селе у нас было такое, что по два года в одном классе были. Сначала была неукомплектованная школа. Был голод, были индивидуальные селения. Кто как мог выживал. Это ж тогда, после революции, после 21-го, 22-го года, тоже голод был. Когда полностью забрали землю у помещиков-капиталистов. Ну а когда уже был НЭП и индустриализация была – каждый имел право иметь землю. Раздали землю крестьянам в зависимости от количества человек в семье. Давали полгектара, гектар давали. Кто мог – имел лошадь, вола. И таким путем жили до колхозов.

– Хорошо при НЭПе жилось?

Ну, при НЭПе каждый имел хозяйство: вот у нас дома были лошади, корова была, овцы были, свиньи были. Отец, правда, был здоровый: он в Гражданскую воевал. А когда колхозы начались – все сдали полностью. Вот такой период был…

– Про вас книгу можно писать.

Та я ж и говорю, если б мне возможно было какого-нибудь корреспондента…

– Ну так вот чем я вам не корреспондент? На диктофон все записываю.

Так ты записываешь на диктофон, если б ты мог еще взять и написать.

– Напишем обязательно: страна должна знать своих героев.

Интервью и лит. обработка: Д. Куринной

Равинский Семен Хаимович

Я родился в 1924 году в селе Семеновка Николаевской области. После окончания школы-восьмилетки жил в Одессе и учился в ремесленном училище № 6, осваивал специальность токаря. Вскоре после начала войны, уже в двадцатых числах июля 1941 года, училище было эвакуировано в глубокий тыл. Ждали, что отправят из Одессы на пароходе «Ленин», да прямо из морского порта нашу колонну повернули назад, а вместо нас посадили 1 200 призывников. Как мы переживали, что не придется на корабле по Черному морю плыть! А пароход «Ленин» через два дня потонул, и с ним ушли в морскую пучину около четырех тысяч пассажиров… Сначала шли пешком до Николаева, потом на поездах – из Запорожья в Йошкар-Олу. Весь путь занял почти два месяца. Прибыли туда и через пару дней начали работать на военном заводе № 297, так называемом заводе минометного вооружения. Смены по 12–14 часов, спали в цехах. Кормили нас сносно, да и никто на свою долю не жаловался, все понимали, что творится на фронтах и как необходима наша помощь. Ждали призыв в армию, и вдруг в марте 1942 года нам объявили, что до сентября 1946 года мы находимся на «брони» и не подлежим призыву! Это был жуткий удар для многих. Сидеть в тылу, хоть и помогая фронту своей работой!.. У некоторых из нас к тому времени уже братья или отцы на фронте погибли…

По законам военного времени уйти с завода было нельзя, однодневный прогул считался преступлением, и за него получали срок без разбирательства причин прогула. Один раз я шел по железнодорожным путям, а там стоял эшелон с солдатами, уходящий на фронт. Кто-то крикнул: «Пацан, поехали с нами Гитлера бить». А я стою, горю от стыда и только виновато улыбаюсь…

– Так как же вы все-таки вырвались на фронт?