Пуговицы

Коса была уже мокрая, когда к ней вернулся слух и она, как сквозь подушку, услышала голоса девушек, стоявших четырьмя ступеньками выше:

— Ну и хрен с этим институтом! Я, наверно, в педагогический пойду. Там экзамены через три дня начинаются — успею.

— А там разве конкурса нет?

— На логопедию, говорят, совсем мало.

— Почему так?

— А кому интересно потом в детском саду работать? Неперспективно…

Они еще поговорили о несправедливости преподавателей, о ребятах, которые здесь «надменные и цены себе не сложат», о том, что видели в коридоре саму Аду Роговцеву, об общежитии, которое надо освободить в течение суток, и о том, что возвращаться домой не собираются. Лучше уж ехать торговать маргарином и утюгами, которые можно набрать «под залог», или наняться на банановый лоток на рынке. Ведь рынков теперь много — почти на всех стадионах. А можно найти «папика» с «мерседесом».

Марина прислушивалась к разговорам, выбирая варианты, которые обсуждали девушки, для себя. И поняла, что подходит ей только один: детская логопедия. Хотя что это такое, представляла слабо.

Но четко знала, что если уже выбралась сюда, то не ради «папика» на «мерседесе» или торговли на рынках.

Ни еда, ни одежда, ни другие блага, которые могли даром подарить времена первого кризиса, ее не устраивали. И это она знала наверняка!

Выписываясь из общежития, узнала у душевной вахтерши, где находится педагогический, о котором услышала от подружек по несчастью.

И на удивление легко поступила на непрестижный факультет.

Пока шло долгое лето, нанялась-таки торговать бананами на рынке, сняла койку в комнате на десять девчонок у вокзала.

…Девушки были разные, и наслушалась тоже разного, набралась ума, а вместе с ним — более четкой уверенности, что это не ее жизнь. Что лучше, как вычитала у своего любимого Омара Хайяма, «голодать, чем что попало есть».

Голодала.

Неделями жарила лук, ела с хлебом, который воровала из столовых.

Но в сентябре пришла на занятия не как все — а в элегантном сером костюме и белых туфельках-«лодочках», на покупке которых и заработала первые признаки гастрита.

Но это все было несущественно, ведь с первого дня новой жизни на нее начала надвигаться информация, которой так жаждала и которая — Марина чувствовала это почти физически! — раскрывала плотные створки ее «веера». Впитывала знания, как губка, нанизывала ответы на поставленные вопросы, как петельки на крючок.

Жажда знаний и то, как они вели ее к новым и новым открытиям, была похожа на Интернет, о котором тогда еще и речи не было: каждое новое имя, понятие, интересная цитата, услышанные в случайном разговоре или вычитанные из книг, побуждали искать большего — имя, понятие о том, что означает цитата и кому принадлежит. А ответы цеплялись за другие вопросы, которые надо было нанизать на крючки. В конце концов получалось неплохо сотканное полотно…

Просиживала в библиотеках, в театрах и кино, удивляясь тому, что сокурсницы могут легко тратить время на дискотеках.

Эх, если бы сейчас встретить того «Ромеро»! Она бы уже не грызла косу в отчаянии и наверняка бы знала, кто такой Превер…

К окончанию института пришла с красным дипломом и неподдельным интересом к… речевым расстройствам.

Это была одна из тех выдающихся и почти сакральных вещей, которые по-настоящему интересовали ее, волновали и трогали, — необычные и редкие патологии человеческой психики. То, что принято считать отклонением от нормы или болезнью.

В ней возмутился и свой собственный опыт, который до сих пор казался ей странным.

Скажем, через те мнимые картины, которые она могла видеть, находясь где угодно — в транспорте, на улице, на собраниях.

Иногда эти картины и ситуации, в которые она себя «переселяла», были реальнее любой реальности. Более того, в той своей реальности она могла чувствовать запахи, звуки, даже прикосновения.

Но интереснее было другое, и это казалось Марине близким к какой-то науке, которую она еще не постигла.

Следовательно, ее богатое воображение имело два ракурса, которые она называла «дедуктивным» и «индуктивным». В зависимости от настроения она могла передвинуть себя в ту или другую сторону. Скажем, в «индуктивной» она могла увидеть всю страну, взяв в руки только один камень с дороги.

Конечно, Марина знала, что этот метод давно существует как логический переход от частного положения вещей к общему. Но даже с точки зрения логики она не могла объяснить, почему, подобрав какой-нибудь камень и покрутив его в руках, запросто вызывала видения из жизни целого дома, от которого он отвалился, чувствовала его и воссоздавала так явно, что жила в нем.

Не менее интересным был и другой ракурс — «дедуктивный», когда толпа, очередь или даже географическая карта — и вообще что-то слишком пестрое и размыто-объемное, — превращалось в единичный, частный случай. И тогда она до мелочей видела в толпе каждое лицо или каждую травинку, каждую нить, вплетенную в ковер…

Объяснить это кому-нибудь было слишком сложно. И Марина охотно пользовалась этими двумя ракурсами своего воображения, чтобы просто разнообразить жизнь.