Пуговицы

Обсудили прикиды девушек. Все юные модницы в городе ходили в лосинах с люрексом и длинных футболках или коротких джинсовых, вываренных в отбеливателе юбках, выкроенных из старых джинсов, на головах — высокие «начесы», на лице — черные жирные «стрелы» и синие тени до бровей.

Эти же «творческие» были бледными как моль, с затянутым в «конские хвосты» волосами, без косметики. Одна — в потертых джинсах, вторая в длинном бесформенном сарафане-хаки, в сандалиях на босу ногу. Обе — с обильным бисерным плетением на запястьях. Как сказала одна из подруг — «барбацуцы».

Ребята были интересные. Был среди них кудрявый толстяк (в зале сразу поднялся хохот), очкарик — хорошенький, но в очках и тот, кому досталось все внимание, ведь он был немного похож на Ромеро Санчеса из мексиканского сериала, который тогда шел по телевизору.

Девушки громко перешептывались, толкались с ребятами, ожидая «кино». Кино никому не понравилось, ведь показали какие-то короткие ленты, в которых не было ни поцелуев, ни песен, ни красивых пейзажей.

Приезжие по очереди выступали, с пафосом и упоением называли неизвестные имена, читали отрывки непонятных текстов и даже стихи. После этого объявили «время вопросов».

Вопросы зазвучали под смех и свист, ведь касались сегодняшней дискотеки, на которую приглашали «Ромеро Санчеса» и очкарика, пренебрегая кудрявым.

О ценах в столице.

О семейном положении мексиканских актеров…

Татьяна, одна из самых бойких, воскликнула:

— А меня сможете снять в кино?

Зал ответил диким хохотом и репликами: «Мало тебя, шлюху, снимали?!»

Марине было немного неловко смотреть на все это.

Не то чтобы она не уважала своих, но было в реакции зала что-то стыдное.

Она изо всех сил напрягалась, чтобы задать хотя бы один разумный вопрос «столичным штучкам», чтобы они не подумали, что здесь сидят одни невежды. Но к своему удивлению и даже ужасу, поняла, что ее словарный запас, знания и — более того! — вся ее пятнадцатилетняя жизнь уже… вычерпана, как бочка. А на дне болтаются лишь отрывочные куски знаний, полученных в школе.

Это открытие пронзило ее с ног до кончиков волос, как копье.

Возможно, ощущение конца света усилилось еще и тем, что она не могла отвести взгляд от «Ромеро» — серьезного и сосредоточенного юноши, который смотрел в зал отстраненно, словно перед ним развернул шатры продуктовый рынок. И Марина четко увидела себя овощем на прилавке.

Неизвестная жизнь раскинулась перед ней, как китайский веер.

Раскрылась, засияла цветами, заворожила узором — и моментально сложилась, превратившись в две бесцветные деревянные створки.

Ее существование, жизни ее подруг, родителей, соседей напоминали именно такие две плотно прилегающие друг к другу дощечки. И никто даже не пытался раскрыть их.

Даже не знал, что такое может быть: несколько усилий — и перед тобой раскрывается и трепещет удивительный узор на прозрачном шелке.

Но как удержать его перед глазами надолго, а каким образом — на всю жизнь?

И почему этот яркий веер раскрылся перед пятью столичными счастливчиками?

В чем секрет?

Марина сидела, опустив глаза, сжав руки.

«Ромеро», глядя в потолок, читал стихи какого-то иностранного поэта:

— …Эта любовь
К которой стремятся
И которой остерегаются,
От которой бледнеют,
От которой стреляются,
Эта любовь насторожена,
Вечно чем-то встревожена,
Измучена растоптана унижена
Нами измучена нами растоптана нами унижена,
Но все еще жива,
Это любовь твоя и моя,
Вечно юная,
Всегда новая,
Настоящая как цветок
Горячая как солнце,
Беззащитная как сердце.
Мы оба, ты и я,
Можем навсегда уйти,
Можем все забыть,
Можем даже заснуть,
А потом проснуться и страдать,
Перестать ждать
И снова заснуть,
Бредить во сне о смерти
А утром встать и пойти в кино…
Все равно…[1]

Его слова утонули в невероятном хохоте.

Было странно, что парень читает стихи. Да еще и «о любви».

Марина с тревогой подняла глаза, гневно посмотрела в зал. Если бы у нее сейчас была бомба, она бы с удовольствием подорвала их всех, вместе с собой!

Парень перестал читать.

— Довольно! Давай кино!! — раздалось с десяток голосов.

Парень сошел со сцены и вышел из зала.

Марина, сама не понимая зачем, начала протискиваться между тесно поставленными стульями.

Выскочила на улицу.

Увидела, как он идет сквером, садится на редкозубую скамью, достает сигареты, безразлично оглядывается вокруг и опускает голову: да, здесь не на что смотреть. Памятник Ленину, сто раз окрашенный серебряной краской, перевернутые, разбитые гипсовые мусорки, бутылки под деревьями.

Марина удивилась, что эту нищету заметила только сейчас, глазами этого «Ромеро».