Пугачев

Однако суд и расправа чинились не только в «злодейской» «Военной коллегии» и главном пугачевском войске. Разумеется, занимались этим и местные повстанческие командиры, например атаман в Яицком городке Никита Каргин. По его собственному признанию, однажды он и местные старшины «одну казачью жену секли плетьми и дважды огнем жгли: первый раз зажженным веником, а в другой на площади подложенными под ноги дровами». Казачку мучили «за то, что она с умыслу зажигала свой дом и показывала ложно на мать свою и мужа, а равно и на сторонних людей, будто бы зажигала она по наущению их, но после призналась, что сделала сама собой». К этому рассказу Каргин сделал немаловажное добавление: оказывается, дрова под ноги женщине подкладывал ее собственный муж, которого она обвинила в подстрекательстве к поджогу. На второй или третий день после пытки казачка умерла[402].

К вышесказанному следует добавить, что в некоторых повстанческих канцеляриях не просто допрашивали людей, но и фиксировали их показания; в одном случае даже было записано решение по делу. Следовательно, нельзя полностью согласиться с современным историком В. Я. Маулем, считающим, что «в повстанческом лагере отсутствует характерная для екатерининской власти судебно-следственная процедура»; она не отсутствует напрочь, хотя и была весьма плохо развита. Однако исследователь, несомненно, прав, утверждая, что главным доказательством вины того или иного человека служила жалоба на него со стороны простолюдинов, например казаков или крестьян[403], в чем мы неоднократно убеждались и еще не раз убедимся.

Попробуем разобраться, насколько справедливы обвинения в том, что повстанческие казни были многочисленны и носили крайне жестокий характер. Например, в одном екатерининском манифесте говорится, что бунтовщики убивали и мучили «состояния вышняго и нижняго (то есть дворян и простолюдинов. — Е. Т.) обоего пола людей, даже и до невинных младенцев». Во время восстания в осажденном Оренбурге даже поговаривали, будто бы пугачевцы уже и сами начали страдать от собственной жестокости. В своей «летописи» П. И. Рычков писал, что от пленного бунтовщика и от людей, добровольно вышедших из самозванческого стана, по городу «пронесся чудный слух», якобы в Берде, «при которой в буераках находится великое множество мертвых тел, побитых и удавленных злодеем, оказываются частые привидения и тревожат их обличением о своей невинности и о их варварствах, да и требуют погребения тел своих в землю; а за тем-де злодеи в ночное время и за водою на реку Сакмару не только поодиночке, но и малолюдно уже не ходят, да и во снах-де оным злодеям с такими представлениями кажутся. Однажды, якобы, так они в ночное время чрез то встревожились, что возмечтав, будто наступают на них военные люди, стреляли из пушек». «Ежели сие справедливо, — заключал Рычков, — то без сомнения происходило в них от воображения, в рассуждении многих их злодейств, чему движение их совести и всегдашнее пьянство наибольшею могло быть причиною»[404].

Трудно сказать, как там обстояло дело с привидениями, но тела казненных бунтовщики и вправду оставляли без погребения. Об этом мы знаем со слов людей, бежавших из пугачевского плена, например хорунжего Родиона Чеботарева и подпрапорщика Григория Аверкиева, а также из показаний одного повстанца, захваченного правительственными войсками. Трупы бросали в овраг или оставляли «на улицах». Однако это было не самое страшное, что могли сделать с мертвыми телами бунтовщики. Если верить показаниям Аверкиева, то у двух повешенных офицеров из отряда Чернышева, майора Семенова и капитана Калмыкова, после снятия с виселицы, «как они были собою толсты, вскрыты были груди злодеями и вынима-но из них сало», которое, считали пугачевцы, «пригодно для лечения ран». Имеются сведения, что подобным же образом бунтовщики поступили и с комендантом Татищевой крепости полковником Елагиным. В свое время эти сведения привел А. С. Пушкин, обнаружив их в «реестре убитым от самозванца людям», составленном Оренбургской губернской канцелярией. Есть также данные, что и некоторым другим офицерам, в частности бригадиру Билову и майору Заеву, взрезали грудь, однако неизвестно, «вынимали» ли у них сало[405].