Пугачев

Однако чаще Пугачев всё же подражал не реальному Петру III, а созданному народной фантазией идеальному образу Петра Федоровича, которого за любовь к простому народу и старой вере свергли с престола «злодеи-дворяне» и заставили скитаться по чужим землям. Об этих скитаниях мы знаем из следственных показаний как самого Пугачева, так и его сподвижников. Помимо «немецких земель», которые должны были подчеркнуть происхождение «Петра Федоровича», и тех мест, где действительно жил или бывал Пугачев (Дон, Терек, Казань, Польша), в числе городов и земель, будто бы посещенных самозванцем, упоминаются двор римского папы, Иерусалим, Египет и Царьград. Понятно, что ни реальный Петр III, ни Пугачев там никогда не бывали. По мнению А. С. Мыльникова, корни такой географии уходят в традиции русского фольклора, а отчасти и к таким жанрам древнерусской литературы, как «хождения», жития святых и повести, в которых многократно упоминаются Царьград (именно Царьград, а не Константинополь или Стамбул), Египет и Иерусалим[611].

Но если «посещение» Иерусалима, Египта и Царьграда как-то можно объяснить, то понять, зачем «Петру Федоровичу» понадобилось «посещать» римского папу, куда труднее. Согласно следственным показаниям Тимофея Подурова, «амператор» лишь упомянул среди прочего, что был «у папы римского». А вот Григорий Аверкиев рассказал, что слышал (правда, не от самого Пугачева, а от каких-то бунтовщиков), «будто оный самозванец был в Цареграде и после в Риме у папы для испрашивания помощи, дабы он был по-прежнему в России государем, на что папа ему говорил: “Когда-де ты сделаешь такой колокол, чтоб во всём свете слышан был (то есть распустить бы по всему свету слух, что он жив), то тогда-де ты государем и будешь”». Легенда о «Петре Федоровиче», римском папе и колоколе бытовала не только в пугачевском стане, но и за его пределами, в Сибири[612].

Почему православного «государя» должен был благословлять папа римский? На ум приходит единственное предположение: таким причудливым образом в народном сознании преломились обвинения реального Петра III в действиях, направленных против Русской православной церкви. Свергнутому императору вменялось в вину ни больше ни меньше как «принятие иноверного закона». Пугачев знал о подобных обвинениях; по крайней мере, согласно показаниям Т. Подурова, он говорил: «…и выдумали вот что на меня: будто бы я хотел церкви переобратить в кирки… а под тем-то де видом, что будто бы я — беззаконник, свергли меня с престола…»[613]

Играя роль «третьего амператора», Пугачев никогда не использовал такие атрибуты царской власти, как корона, скипетр и держава, да и вообще «никаких… знаков на себе не носил», подчеркивая свое «государево» достоинство другими способами. Причем некоторые из этих способов могут представляться весьма необычными. Например, рассказывали, что Пугачев прохаживался по улицам Берды с двумя татарками, «кои водили иногда его под руки». На этом фоне уже не кажется странным то, что одежда и манеры самозванца выделяли его из остальных бунтовщиков. На следствии Максим Шигаев утверждал, что Пугачев «отличался от прочих богатым казачьим донским манером, платьем и убором лошадиным, тож отменными ото всех поступками, как то: лехкостью походки, бодростью, отменным станом и прищуриванием одним глазом». Кроме того, имелась у Пугачева красная лента, которую он надевал «под себя на кафтан» (такие ленты Шигаев, будучи в Петербурге, видел на генералах)[614].

Понятно, что особенности фигуры и даже походки мало зависят от самого человека, чего не скажешь о манере говорить. Из отдельных показаний видно, что Емельян Иванович пытался следить за своей речью — видимо, чтобы больше походить на царя. Но, несмотря на все старания, люди посообразительнее узнавали в «амператоре» казака малороссийского разлива. Бежавший из пугачевского плена хорунжий Родион Чеботарев вспоминал, что «речь его сбивается в черкасскую, однако ж приметно, что берет осторожность». По словам Максима Шигаева, «самозванец имел наречие чистое, а иногда, прошибаясь, употреблял речи, наподобие донских казаков, как то, например: “погоди, трохи” и тому подобное». Наконец, автор некоторых пугачевских манифестов Иван Трофимов, он же Алексей Дубровский, на следствии заявил, что сразу понял, что перед ним не царь, а донской казак, «понеже разговор его явно доказывает»: «Употребляет он вопросительное слово: “откель ты?” второе похвалительное “ладно”, и весь разговор его мерзительный, подлый, а благородного и ученого слова ни одного не слыхал…»[615]