Псы Вавилона

— Чего это?

— Да накостыляют тебе поселковые парни.

— Э-э, — усмехнулся Павел, — пчелок боишься, медку лишишься.

— Отчаянный какой! Была бы я помоложе...

— В том и суть, что старовата ты, бабуся-ягуся, — хмыкнул Павел, — а то чего бы ради бродить в потемках. Видать, в молодые годы ты была сладкой ягодкой.

— Да уж, не без этого...

— Но все прошло, как с белых яблонь дым

— Красиво выражаешься.

— Это не я, а Сережа Есенин.

— Кто таков?

— Поэт..

— Поэтов уважаю. Помню, в шестнадцатом годе в наше заведение захаживал один поручик. Он на излечении находился, в руку ранетый... Тоже все стихи читал. Напьется, бывало, и все про прекрасную даму вещает... В бардаке, заметь. Самое место. Склонится над рюмкой, головку обхватит ручками и бормочет стишки. А слезки так и капают. Застрелился вскорости.

— Бывает, — прокомментировал жалостливый рассказ Павел. — И Сережа Есенин вот тоже повесился.

— Эвон как! Бабы, наверное, довели... Поэты дюже переживают из-за баб. Вот, скажем, Пушкин...

Но Павел не стал развивать литературную тему. Он покосился на старуху и попросил:

— Ты дверь-то на ночь не закрывай. Приду позднехонько, чего зря будить.

— А я вообще не затворяюсь. Чего тут брать. Да и страшатся меня. Ни одна зараза не залезет. Только вот ты будь поосторожнее.

— Да не боюсь я ваших парней.

— Не о парнях речь. Тут похуже дела творятся.

— О чем это ты?

— Скворцовы-то... Которых пожгли... Они — упыри, оборотни... По ночам бродят, нападут — тогда вилы.

«Что они все об одном? Будто сговорились», — с досадой подумал Павел.

— Если упыри по ночам шастают, то почему ты дверь в дом не закрываешь? Ни креста у тебя нет, ни иконки. Или какой оберег знаешь? Так научи.

— Нетути у меня никаких оберегов. А упырь сам в дом не полезет. Стучаться будет, проситься впустить, но пока не скажешь: «заходи», внутрь не сунется.

— Интересно. А на улице что же?

— На улице без всякого приглашения в горло вопьется.

— Ясно. Вон, значит, как у них устроено.

—Ты не смейся. Веришь не веришь, а остерегаться надо. Не буди лихо, пока оно тихо.

— Уразумел. Ну, прощевай покедова. Авось уберегусь.

Павел вышел из дому. Тьма наползла на поселок, окутала его своим ватным пологом. Было душно, словно перед грозой. Ущербная луна время от времени выглядывала из-за туч.

Павел двинулся по направлению к сожженному дому. Шел он медленно, осторожно, опасаясь споткнуться и растянуться в пыли. Но не только неровности шанхайской улицы замедляли его движение. Рассказы об упырях не то чтобы вызвали страх, но заронили в душу некое неопределенное беспокойство, заставлявшее поминутно озираться. Однако вокруг было столь темно, что присутствие прохожего можно было различить разве что по звуку шагов. Павел надеялся встретить хоть кого-нибудь, так стало бы спокойнее, но улицы словно вымерли. Стояла абсолютная тишина, даже собачьего лая не было слышно. Вдалеке раздался заводской гудок, возвещающий о начале ночной смены, и вновь воцарился кладбищенский покой.

Неожиданно Павлу показалось, будто за ним кто-то крадется. Он остановился, вгляделся в темноту. Вроде никого.

— Эй, есть кто живой? — окликнул Павел, но ответа не услышал. Чертыхнувшись, Павел достал напоминавший портсигар карманный фонарик, посветил перед собой и вперед. Никого. Только кошка проскользнула вдоль забора. Павел сплюнул, выключил фонарик и зашагал дальше. Он сам не узнавал себя. Непонятно откуда взявшаяся робость не поддавалась объяснению. Чего он, собственно, испугался? Упырей? Ерунда, он в них не верит. Тогда отчего тревога? Ведь на границе попадал в настоящие передряги со стрельбой и кровью. И держался твердо, труса не праздновал. Не раз получал благодарности за храбрость. А тут кошка пробежала...

Впереди показался фонарный столб. Через два дома будет скворцовское подворье. Павел вошел в кружок бледного света и замер, Ему вновь послышалось чье-то осторожное движение. Павел оглянулся, но на этот раз окликать никого не стал, а только, подбадривая себя, громко выругался. Потом он закурил, вышел из конуса света и некоторое время стоял прислушиваясь. Показалось. Выбросив окурок, Павел уверенно зашагал дальше, стараясь не обращать внимания на посторонние шорохи. Вот и пепелище. Он встал посреди двора и вновь прислушался. «Вылезет и воет», — вспомнились ему слова сопливого Саньки. Павел вновь включил фонарь и пошарил лучом вокруг. Воющих девочек не наблюдалось.

— Чушь собачья! — произнес он вслух и пошел искать люк в погреб. Под сапогами захрустели битое стекло и головешки, забренчали, отброшенные ногой, ни то тазы, ни то кастрюли.

«Весь поселок, наверное, слышит, как я тут копаюсь, а уж Санька на сто процентов, — подумал Павел. — Скорее всего по ночам здесь уже рыскал предприимчивый народ в поисках хоть чего-нибудь могущего сгодиться в хозяйстве, а то и ребятишки баловались, на соседей жути нагоняли, отсюда и россказни об упырях».