Псевдоним «Эльза»

Он повернулся, взял её руку в свою. Несколько мгновений неотрывно смотрел ей в лицо. Она не отвела взгляда. Какое-то мгновение он колебался, она ясно ощутила это, внутри происходила борьба, потом взгляд потеплел, и у Маши отлегло от сердца. Оттаяло, спасены. И он, и она сама, и все, кто вокруг. Спасены, Господи!

– Так что делать с пленными, Григорий Александрович?

Заметив перемену, барон Корф отважился переспросить.

– Расстреляйте, – ответил Гриша негромко, потом наклонился, поцеловал её руку. – Спасибо, Маша.

Он понял то же, что понимала и она.

– Вы отважная женщина, Мария Николаевна, – заметил барон Корф, когда, оставив генерала, она направилась к раненым в госпиталь. – Я думал, что ещё немного, и все мы встанем на четвереньки, как будто мы тоже от обезьяны, как эти красные, а не божеское подобие имеем. Господи, прости, – он перекрестился…

Это было давно, а сейчас Маша сидела в гостиной и продолжала петь:

– Сойдёт ли ночь на землю ясная, звёзд много светит в небесах, но ты одна, моя прекрасная, горишь в отрадных мне лучах.

Дверь в гостиную открылась. Маршал Маннергейм вошёл в комнату и, подойдя к обтянутому зелёным сукном столу, затушил в пепельнице сигару.

– Как я давно не слышал, как ты поёшь. В последний раз, наверное, это было ещё во время мировой войны. В Варшаве, в доме у Любомирских. Ты помнишь?

Он приблизился к Маше, с нежностью положил ей руки на плечи, Маша прижалась щекой к его пальцам. Зина перестала играть. Кошка Краля, пригревшаяся на коленях у хозяйки, соскочила и перебралась на канапе.

– Я вообще удивлена, что ты тогда меня слушал, – заметила Маша. – Мне казалось, ты был очень увлечен графиней Любомирской. Вы много времени проводили вместе.

– Что мне оставалось? – он пожал плечами. – Я знал, что ты поёшь не для меня, – он взглянул на портрет князя, – не для меня дышишь, не для меня живёшь. Григорий Александрович занимал все твои помыслы. Но это в прошлом, – заключил он, поцеловав волосы Маши, собранные в узел на затылке.

– Я так волнуюсь перед завтрашней операцией, Густав, – Зина отложила гитару. – Я волнуюсь больше, чем Маша, – призналась она. – Правда, после того, как эта мадам де Кле, которую прислали немцы, я так подозреваю, это её не настоящее имя, – Зина вскинула брови, но, не дождавшись ответа, продолжила: – После того, как она прописала Маше новые лекарства, и у неё боли стали меньше, я немного прониклась к ней доверием. Может быть, она и в самом деле светило, и нам повезёт наконец-то. Во всяком случае, она, не моргнув глазом, пообещала, что Маша скоро сможет ходить, – Зина пожала плечами. – Прежде никто не отваживался давать таких прогнозов. Либо шарлатанка, либо гений.

– Скорее второе, хотя это громко сказано, – поправил её Маннергейм. – Геринг заверил меня, что, во всяком случае, она может многое, чего не могут другие. А как поживает ваш гений, Зинаида Борисовна? – поинтересовался он с иронией. – Случились ли за это время новые публикации?

– Вы о Набокове, Густав? – Зина вздохнула. – Насколько мне известно, он сейчас выехал в Чехию. Там на государственной стипендии проживает его мать. И туда же отправилась Вера с маленьким Митей. Пытается оторвать его от Гуаданини. Мне он, во всяком случае, не пишет. Так что я ничего не знаю. И грущу, как вы понимаете.

– Ничего, объявится, – заверил её Маннергейм. – Писатели, они, как правило, не забывают состоятельных и родовитых поклонниц, которые могут оказаться весьма полезными в некоторых обстоятельствах.

– На что это вы намекаете, Густав? – возмутилась Зина. – Если на деньги, то это касается не только писателей. Вы и сами, мне помнится, не брезговали пользоваться кошельком графини Шуваловой, когда Анастасия из ревности закрыла для вас семейные источники. Или скажете, что вы преследовали не меркантильные интересы?

– Зина, перестань, – остановила её Маша.

– Мне хорошо известно, Зинаида Борисовна, что все мои похождения у вас на учёте, – мягко парировал Маннергейм. – И вы регулярно информировали о них Марию Николаевну ещё в Петербурге. Мне пришлось пережить по этой причине несколько очень неприятных минут, когда Мария Николаевна всерьез сердилась.

– Не будете же вы утверждать, господин маршал, что все это была неправда!

– Ещё какая правда, Зинаида Борисовна!

– Вот видите!

– Ты, правда, спокойна перед завтрашним днем? – он наклонился к Маше, заглядывая ей в лицо. – Мне не надо уговаривать тебя, убеждать, что это необходимо нам обоим, как было раньше?

– Я спокойна, Густав, – она сказала честно. – Я почему-то доверилась мадам де Кле. Мне думается, она искренне желает помочь мне, и это меня успокаивает. Мне кажется, я встречалась с ней прежде, но не могу вспомнить, – Маша поморщилась. – Не могу вспомнить, – повторила она. – Где, когда. Но лицо её кажется мне знакомым.