Прыжок в длину

В первую встречу не удалось поговорить ни о чем серьезном. Кирилла Николаевна, страшно довольная тем, что Ведерников все-таки появился, принялась дурачиться, сразу полезла на опасную, всю в грубых черных струпьях, горизонтальную березу, под которой, быстро-быстро поводя упругими хвостами, плавали утки. Она хваталась за тряские ветви – то были целые деревья, росшие из материнского туловища, – и у Ведерникова всякий раз прохватывало в груди, когда она приставляла к живой ступне в плоской серебристой туфельке точно так же обутый протез. Разумеется, он полез тоже. Туша березы была широка и шершава, Ведерников едва не свалился, поехав подошвой на голом, оставшемся от мощного сука деревянном волдыре. Кирилла Николаевна хохотала, нарочно трясла подсохшие лиственные космы, потом неловко уселась на отполированную седловину, притихла, с натруженными туфельками у самой пыльной, точно сонным порошком присыпанной воды, с крапчатым листом в растрепанных волосах. Ведерников остался стоять и балансировать, странно воодушевленный, чувствующий себя капитаном парусного судна. Живая чернота, густая у противоположного, довольно плохонького берега, ближе к середине пруда расслаивалась, волновалась, дальше исчезала вовсе; сквозь собственную бледную тень на воде Ведерников наблюдал какие-то бурые ленты, мохнатые палки, смуглый блеск металла, по виду золота, но имевшего форму дверного ключа. «Как чудесно побыть самой по себе, отдохнуть», – тихо проговорила Кирилла Николаевна. Тотчас по направлению к ней принялась тяжко разворачиваться, вскапывая воду веслами, единственная на всем пруду грязно-белая лодка; за спиной крутившего головой и плечами гребца шатко вставала крупная женщина, в ее далеко отставленной руке щелкал и клекотал, снимая Кириллу Николаевну, красненький мобильный телефон.

Выбирались с березы, точно из болота и бурелома: протезы вместе с ненадежной опорой уходили в бездну ветки, хлестались, путались на груди, в воротниках. С лодки им кричали, крупная женщина махала платком. Кирилла Николаевна раскраснелась, на руке, выбиравшей листья из волос, сочилась и припухала длинная царапина. «Зря я так нахулиганила, – произнесла знаменитость, слегка задыхаясь. – А теперь очень есть хочется». Вразнобой прихрамывая, они добрались до ближайшей избушки-харчевни. Внутри вышитые жаркими цветиками полотенца и зеленый от старости, в малахитовых медалях, медный самовар преспокойно соседствовали с новеньким автоматом по продаже прохладительных напитков. Ведерникову после сытной Лидиной кухни был странен вкус кружевных по краям коричневых блинов и подаваемых к ним густых ягодных приправ. Буфетчица за грубой деревянной стойкой, облокотившись и положив большую красную щеку, как яблоко, в ладонь, поощрительно поглядывала на влюбленную парочку, самозабвенно уплетавшую пухлые порции. Ну и, конечно, в самом скором времени в харчевню ввалилась вся банда во главе с Мотылевым, хрустевшим всеми костями на манер Кощея, и умыкнула Кириллу Николаевну на торжественное подписание издательского договора.

* * *

Они встретились опять на другой же день, и снова Кирилла Николаевна была без свиты, какая-то совсем молоденькая и беспомощная в великоватой для нее спортивной куртке, укрывавшей ее до кончиков пальцев и до неодинаковых коленок, из которых одно, правое, живое, просвечивало сквозь чулок чернильным синяком. Снова они гуляли, отыскав совпадающий ритм, по скрежетавшим дорожкам сырого песка, и внезапно рухнул отвесный дождь, песок закипел густыми волдырями, будто манная каша, потом потек по протезам, ботинкам. Ведерников с Кириллой Николаевной нырнули в бурую деревянную беседку, где сладковато попахивало гнилью и уже укрывались от потопа три, не то четыре неясные тени. Начать при них серьезный разговор с Кириллой Николаевной было никак невозможно, и Ведерников просто смотрел на влажную свежую щеку, отливавшую серебром, на маленькую бледную руку, что держала, встряхивая, насквозь промокший, слипшийся зонтик. Кирилла Николаевна молча щурилась на ливень, на крученые струи, спадавшие с крыши беседки и с ворчанием сверлившие песок, прошлогоднюю, свинцового цвета палую листву. Вдруг она улыбнулась каким-то своим потаенным мыслям, отчего щека вспыхнула ярче, стала похожа на ясный месяц. Сразу Ведерников понял, что Кирилла Николаевна в опасности не только из-за негодяйчика, включившего ее в какие-то свои выгодные планы, она в опасности вообще, всегда. Открытие ошеломило, Ведерников понятия не имел, что теперь с этим делать. Слишком хороша, слишком наивна, слишком заметна для того, чтобы не стать мишенью судьбы.