Читаем Прыжок в длину полностью

Кафешка оказалась довольно симпатичной, с тугими, тыквенного цвета кожаными диванчиками и разомлевшими свечками на круглых столах. Кирилла Николаевна отошла умыться и вернулась розовая, полуослепшая от слез и холодной воды, с мокрым воротничком. Пока они заказывали, пока топтался возле них долговязый, в похоронно-черных брюках официант, говорить о чем-либо было невозможно. Наконец им принесли крошечные плотные салаты и тяжелый стеклянный чайник размером с глобус, в котором распускали свои безвкусные пигменты обыкновенные липтоновские пакетики. Но Кирилла Николаевна рада была горячему питью, сразу стала разливать крученый желтоватый кипяток, и тяжелый сосуд в ее дрожащих лапках опасно плескал и скользил.

«Вы сильно обиделись на мою мать?» – спросил наконец Ведерников. Она молчала над чашкой, с шорохом спуская туда уже из третьей бумажной трубки струю сахарку, так что сахар больше не растворялся, превращался в стеклянистую кашицу на дне. «Просто моя мама очень резкий человек, – примирительно проговорил Ведерников. – Бывает, ее заносит, у нее нервный бизнес…» «Нет, она абсолютно владела собой и сказала именно то, что думала, именно то, что собиралась сказать, – перебила Кирилла Николаевна, сильно дергая локтем. – Мне было больно, но я оценила честность. Давай и мы с тобой, Олег, все честно друг другу скажем. И, знаешь, мне сильно мешает твое бесконечное “выканье” и обращение по отчеству. Предлагаю совсем перейти на “ты”, а то предстаю какой-то матроной, старше тебя лет на десять».

Несмотря на суровый тон знаменитости, Ведерников расплылся в улыбке. «Хорошо, давайте. Давай», – быстро поправился он, чувствуя, как ее потеплевший румянец, ее смешные оттопыренные сережки пробуждают в нем неуместный восторг. «А теперь скажи, почему ты на самом деле не хочешь этого фильма? – очень серьезно спросила Кирилла Николаевна, вдруг ставшая просто Кириллой или даже Кирой в живом полумраке случайного кафе. – Это из-за меня? Кто-то другой на моем месте не вызвал бы у тебя такого негатива?» Ведерникову сразу захотелось все горячо опровергнуть, но он заставил себя взять долгую паузу, во время которой толстый обритый бармен, на котором раскосые сверхмодные очочки демонстрировали себя, будто на голой болванке в магазине, успел смешать для кого-то густой лиловый коктейль. «У меня вызывает негатив само место, – заговорил он наконец, ощущая в тесноте под маленьким столом, как подрагивает единственная стоявшая там живая нога. – Конечно, подбодрить товарищей по несчастью – дело хорошее, и от ампутанта все это звучит убедительней, чем от целого, так сказать, человека. Но зачем делать вид, будто со всеми нами не случилось ничего особенного? Ведь случилось, и это надо пережить до самого дна. Знаешь, я, наверное, плохо говорю, не умею объяснить. Ну представь, что у кого-то горе, а его тормошат, заставляют улыбнуться, суют конфетку… Да ты это, в сущности, и делаешь! Я пересмотрел все твои шоу. Не знаю, можно ли вот так – брать людей, у которых в жизни трагедия, и сажать в студию, под камеры, аплодировать им, будто животным в цирке. И предлагать в утешение какие-то путевки, футболки, кухонные комбайны. При этом понятно, что на подарках делают рекламу! Зачем это все, почему? Вот она, фальшивка: твой знаменитый позитив. Извини, ты хотела честно».

Кирилла Николаевна, совсем недавно ставшая Кирой и еще сохранявшая в облике холодноватую дымку отчуждения, уродовала вилкой на тарелке свой ни в чем не повинный салат оливье. Мимо полуподвального окна, возле которого они сидели, проволокся, неуклюже переваливаясь, царапая асфальт, чей-то вырванный ветром коричневый зонт. «В чем-то ты прав, – произнесла наконец знаменитость. – Повседневность поверхностна, горе глубже. Когда приходит горе, человек делается ближе к самому себе и… к чему-то еще. Но он не умирает, вот в чем проблема. Жизнь все длится и длится. Нельзя навсегда зависнуть в погружении, не став наркоманом, алкоголиком или же трупом. Нельзя сесть и сидеть, пока не умрешь. Что-то вдруг происходит. Поездка какая-нибудь, внезапная покупка, встреча со знакомым из прежней жизни, который ничего не знает… И неожиданно человеку становится легче, переворачивается страница, и он уже не понимает, почему вчера было так трудно принять душ, сменить белье…»

Перейти на страницу:

Все книги серии Новая русская классика

Рыба и другие люди (сборник)
Рыба и другие люди (сборник)

Петр Алешковский (р. 1957) – прозаик, историк. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Крепость».Юноша из заштатного городка Даниил Хорев («Жизнеописание Хорька») – сирота, беспризорник, наделенный особым чутьем, которое не дает ему пропасть ни в таежных странствиях, ни в городских лабиринтах. Медсестра Вера («Рыба»), сбежавшая в девяностые годы из ставшей опасной для русских Средней Азии, обладает способностью помогать больным внутренней молитвой. Две истории – «святого разбойника» и простодушной бессребреницы – рассказываются автором почти как жития праведников, хотя сами герои об этом и не помышляют.«Седьмой чемоданчик» – повесть-воспоминание, написанная на пределе искренности, но «в истории всегда остаются двери, наглухо закрытые даже для самого пишущего»…

Пётр Маркович Алешковский

Современная русская и зарубежная проза
Неизвестность
Неизвестность

Новая книга Алексея Слаповского «Неизвестность» носит подзаголовок «роман века» – события охватывают ровно сто лет, 1917–2017. Сто лет неизвестности. Это история одного рода – в дневниках, письмах, документах, рассказах и диалогах.Герои романа – крестьянин, попавший в жернова НКВД, его сын, который хотел стать летчиком и танкистом, но пошел на службу в этот самый НКВД, внук-художник, мечтавший о чистом творчестве, но ударившийся в рекламный бизнес, и его юная дочь, обучающая житейской мудрости свою бабушку, бывшую горячую комсомолку.«Каждое поколение начинает жить словно заново, получая в наследство то единственное, что у нас постоянно, – череду перемен с непредсказуемым результатом».

Алексей Иванович Слаповский , Артем Егорович Юрченко , Ирина Грачиковна Горбачева

Приключения / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Славянское фэнтези / Современная проза
Авиатор
Авиатор

Евгений Водолазкин – прозаик, филолог. Автор бестселлера "Лавр" и изящного historical fiction "Соловьев и Ларионов". В России его называют "русским Умберто Эко", в Америке – после выхода "Лавра" на английском – "русским Маркесом". Ему же достаточно быть самим собой. Произведения Водолазкина переведены на многие иностранные языки.Герой нового романа "Авиатор" – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре – 1999 год?..

Евгений Германович Водолазкин

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги