Прыжок в длину

Да, знаменитость сделалась помехой, буквально встала между Ведерниковым и жизнью. Ведерникову, например, не давала покоя ее целая правая нога. Прежде целые ноги представлялись ему чем угодно: недостижимым счастьем, отдельными от человека мифическими существами, опасными инструментами силовой паутины, средством, чтобы не носить косные протезы. Но он никогда не думал, что ноги могут быть красивы. То есть читал про это в книжках, но полагал условностью, паразитической и злостно раздобревшей фигурой речи. Между тем правая нога Кириллы Николаевны представляла собой совершенство, непостижимое и абсолютно бессмысленное. Форма ее, казалось, была заимствована у какого-то гармоничного, плавного музыкального инструмента – или у самой музыки. Ценность этой живой скульптуры роковым образом возрастала от того, что пара к ней была утрачена. Когда Кирилла Николаевна сидела, она имела привычку сбрасывать туфли: тогда сквозь гладкое серебро чулка просвечивали аккуратные пальчики с алым педикюром, и в расположении, ритме маленьких овальных пятен было что-то от узора на крыле бабочки. «Одна нога на двоих», – такая странная мысль мелькала у Ведерникова, когда он вел Кириллу Николаевну под руку, и вместе они на ходу немножко поскрипывали.

Было еще много всего, обаятельного, почти нестерпимого. Когда Кирилла Николаевна забирала волосы наверх, сзади на шее оставался пушистый завиток, от которого становилось щекотно губам. Она имела привычку поводить плечами, спиной, будто освобождаясь от невидимой ноши, и тогда, при взгляде сверху, становилась видна сидевшая на левой лопатке бледная родинка, о которой сама Кирилла Николаевна, скорее всего, не знала – тем лукавее играл живой полумрак, тем таинственнее казался шелковистый узелок. Розовая ладошка Кириллы Николаевны всегда была теплой, крепкой, но кончики пальцев оставались холодны, точно подтаявшие гладкие ледышки. Казалось, ее внутренний жар постоянно боролся с внешним холодом, что норовил подняться, затопить сердце, – и волны этой борьбы изредка искажали милое, чистое лицо, на лбу собирались четыре очаровательные морщинки, похожие на старательный детский рисунок. У Кириллы Николаевны малиновые мочки оттопыренных ушей были всегда ярче сережек. У нее из-за порывистых, неловких движений часто отлетали пуговицы: просто-таки выстреливали, как пули, найти их потом было невозможно. Ведерникову через час свидания начинало казаться, что все эти глупые, искоса подсмотренные мелочи принадлежат ему, – но потом Кирилла Николаевна уезжала и все забирала с собой.

* * *

В который раз поклявшись самому себе все наконец решить с фильмом, Ведерников враскачку шагал по шумной облетающей аллее, по колена обтекаемый палой листвой. Накануне они с Кириллой Николаевной договорились встретиться в самом центре, чтобы сразу пойти в облюбованный знаменитостью индийский ресторан. Ведерников увидел Кириллу Николаевну издалека: она сидела на скамейке сгорбившись, запустив пальцы в распущенные волосы, что свешивались сырыми стружками ей на лицо. Ведерников, как мог, ускорил шаги, шатаясь и припрыгивая, работая тростью, будто рычагом. «Что с вами, что случилось?!» – вскричал он, едва не упав Кирилле Николаевне на тесно сжатые коленки.

Знаменитость подняла заплаканные, опухшие глаза, попыталась улыбнуться, но рот ее дрожал, точно трансляцию улыбки перебивали сильные помехи. «Ничего-ничего, – проговорила она ангинозным грубым баском. – Ничего не случилось, правда». «Хотите, чтобы я поверил?» – раздраженно спросил Ведерников, усаживаясь угловато, словно большая кукла, кем он, собственно, и был по меньшей мере на одну пятую часть. Кирилла Николаевна поерзала, деликатно высморкалась в полотняный ком, зажатый в кулаке. «Говорила сегодня с твоей мамой, – сообщила она, разглядывая и разглаживая на коленках крапчатую ткань. – Мы с Валеркой к ней ездили, хотели просить об интервью». «И что она?» – нажал голосом Ведерников, когда Кирилла Николаевна опять замолчала и принялась колупать перламутровым ногтем какое-то белесое пятно. «Назвала меня фальшивкой, – отчетливо произнесла Кирилла Николаевна, заливаясь ягодной краской. – И еще спекулянткой. И еще сказала, что ты, Олег, того же мнения обо мне и обо всех моих проектах. Чтобы я оставила тебя в покое раз и навсегда».

Против воли, Ведерников почувствовал гордость за мать. Тут же он спохватился, что надо что-то делать, говорить, исправлять положение. Кирилла Николаевна тихонько всхлипывала и размазывала двумя руками слезы от уха до уха. Ни о каком индийском ресторане с его аюрведой, пряной курятиной и жареными сластями речи больше не шло. Невдалеке помаргивала сквозь черные кусты хилая и нервная, с заиканием на предпоследнем слоге, вывеска какой-то подвальной кафешки. Ведерников поднял со скамьи Кириллу Николаевну, мотавшую мягкими лохмами и внезапно потяжелевшую, и они повлеклись в ближнее тепло – отчасти люди, отчасти куклы, валкие на ветру, что бросался снизу, как пес, и давал им почувствовать всю непрочность их связи с землей, их ненадежный, искусственный состав.