Прыжок в длину

Ведерников все дышал, дышал и плакал. Он был пьян, он мог себе позволить, все равно никто не видит, Лида не поднимала к окнам острой, в капюшоне, головы. Пусть бы у нее потом все было хорошо. Вот грохнула железная дверь, показался Аслан. Что он так долго делал в подъезде – пересчитывал ли деньги, звонил ли кому-то по образовавшемуся делу – неизвестно. Симпатичный кавказец бежал весело, похлопывая себя по расстегнутой куртке. Вот заурчала, зажглась под полотняным на просвет снеговым покровом промерзшая «тойота», Лида, залезшая было в пронизанное дрожью мглистое нутро, выбралась снова, принялась обметать разлохмаченной щеткой стекла, зеркала. Наконец автомобиль, в снеговых лохмотьях и ледянистых расчесах, отбыл, во дворе и в мире сделалось совершенно пусто. Тогда Ведерников, муча пальцами замерзшие и скользкие глазные яблоки, признался себе, что происходит катастрофа, такая же или еще ужаснее, чем прошлая, когда он прыгнул.

xv

На другое утро Лида явилась ни свет ни заря, вся опухшая, страшная, рассеченная нижняя губа напоминала уголек. Сразу из прихожей она стала что-то неразборчиво кричать, потом обнаружила в гостиной на столе недопитые бутылки: до Ведерникова, еще лежавшего в постели, донеслось глухое бряканье и тихий рокот покатившегося по полу пустого потного стекла. «Вставай давай! – заорала домработница, вставая в дверях спальни, босая, без тапок, но во вчерашнем истерзанном пальтеце, к которому на рукаве и на груди присохло что-то белое. – Вставай, хватит разлеживаться! Ты что вчера Аслану сказал? На что его подговорил? Давай, поднимайся, колода вонючая, отвечай, когда тебя спрашивают!»

Ведерников с трудом приподнялся и сел под качнувшимся, черпнувшим с угла темноты потолком. Рот его ссохся, точно Ведерников вчера наелся клея, затылок онемел и был чужим, как шапка. «А что с Асланом?» – проговорил он, щурясь исподлобья. «Уехал! Прямо ночью собрался и уехал! – выкрикнула Лида, шлепая по косяку бессильной мягкой ладонью. – У него бизнес скоро отберут, за квартиру в эту пятницу платить!» «Куда и зачем, не сказал?» – осторожно спросил Ведерников, чувствуя на сердце тревожный холодок. «Сказал! – выпалила Лида, брызнув слюнкой. – Сказал, что уезжает, да, потому что купил билет на самолет! Вот какой у него был для меня ответ! А теперь ты отвечай, что у вас вчера была за конференция такая? Куда ты его отправил, что посулил?»

«Мы вчера просто выпили», – хрипло проговорил Ведерников. Хотелось поглотать живительной воды и еще полежать, но видно было, что Лида не отстанет, может просто вывалить инвалида из постели на пол. Постанывая, Ведерников наклонился за протезами, шарообразное содержимое черепа закачалось, будто неваляшка. Вчера, будучи пьян, он не помыл и не намазал культи, не протер отсырелые гильзы, похожие теперь на маринованные черные грибы. Когда он кое-как, с омерзительным скрипом, обулся, только чтобы доковылять и забраться под душ, Лида встала прямо перед ним, уперев руки в бока и ощерившись – и только теперь Ведерников заметил, что на месте одного переднего зуба у нее кривой, как ракушка, обломок в разбухшей навыворот десне. «Просто выпили, да? Столько лет не выпивали, а теперь решили посидеть? – наступала Лида, таращась и брызгаясь слюной. – А может, ты Аслану все про нас рассказал? Только зачем это тебе, ты уже совсем негоден как мужик! Аслан хоть может, а ты только любуешься на свою бесценную Киру. Ну, и где она, Кира? Небось, тоже понимает, что от тебя проку не будет, у нее на это дело налажен Мотылев. И еще кто-нибудь, не зря она мотается по свету в свои командировки!»

Так. Домработница сделалась не просто отвратительна, она сделалась опасна. Не ведает, что творит, но от этого не легче. «Лида, дорогая, ты уволена, – ласково проговорил Ведерников, стараясь не вдыхать ее тяжелый, мутный жар, не смотреть на жирную кровь из лопнувшей губы. – Отдай мне, пожалуйста, ключи от квартиры». «Чего?! – Лида даже поперхнулась, закашлялась, хрипя и кукарекая всем своим сырым, тяжелым нутром. – Уволить? Меня? После всего? Да ты на всю голову заболел, или я не пойму? Думаешь, я уйду вот просто так, в горстку слезы подбирая? Ну уж нет, хрен тебе, а не ключи! Я тут каждую тарелку, каждую паркетинку на миллион раз перетерла. Все цветы сама вырастила. Каждый уголочек обласкала! Ну давай, попробуй, выгони меня! Милицию-полицию позовешь? Зови, если совести нет! Пусть полюбуются на тебя такого, на козла безногого, тварь неблагодарную. А сама я не уйду, пусть меня милиция-полиция выводит в наручниках! То-то будет красота!»