Прыжок в длину

Кольцо с лукавым бриллиантом, купленное некогда для Ирочки с большой скидкой и потому до сих пор вызывающее приятные чувства, Женечка пока что оставил дома. Для новогоднего подарка он приобрел симпатичные сережки с каплями аквамаринов, вроде тех, что Кира носит в студию, только золотые и в два раза больше. Некоторая проблема возникла с букингом: Женечка хотел взять на курорте скромный номер, как наставлял его Сергей Аркадьевич, но гостиницы оказались переполнены, пришлось бронировать люкс. Так или иначе, восемнадцатого декабря он, оглушенный ранним подъемом, с коричневым вкусом кофе во рту, загрузился в самолет.

Нет, он не собирался упускать очень хороший вариант, просто потому что ни один из хороших вариантов, будь то перепродажа несколько просроченной, интимный женский душок испускающей рыбы или операция на три кульбита с какими-то страшно античными, на кривые лепешечки похожими монетами, не был Женечкой упущен. Кира представлялась вариантом почти идеальным. Во-первых, женитьба на одноногой девушке есть само по себе доброе дело и греет Женечке душу. Во-вторых, Кира имеет здоровую, свежую внешность, особенно Женечке нравятся округлые плечи и натуральный сливочный цвет ее лица. В-третьих, Кира, как и сам негодяйчик, все время делает добро и одновременно делает деньги: они вдвоем отлично сработаются.

Если говорить в целом, в жизни при ампутанте Женечка улавливал некую благую выгоду, защиту от покушений рока. Он чуял всеми своими душевными потемками, что всякий инвалид продуцирует около себя особую зону, обладающую неевклидовыми свойствами, и любой человек, в этой зоне проживающий, повышает свою ценность вдвое. Ценность собственной персоны Женечка любил, всячески о ней пекся, готов был и хлопотать, и платить. Он наметил было себе для жизни дядю Олега, но тот, хотя и помягчел в последнее время и даже допускал со стороны Женечки разумную о себе заботу, все-таки был по-прежнему опасен. Женечке совсем не нравилось, как он вдруг расходился, даже разбе́гался, взял моду возникать там, где его не ждешь. Если честно, дядю Олега не очень-то любят в съемочной группе, только школьные училки, эти накрашенные поперек морщин древние страшилища, продолжают его защищать. Совсем не то Кира. Ее все просто обожают, все хотят быть к ней поближе, чтобы подняться в цене. Он, Женечка, твердо намерен занять львиную часть освещенного ею пространства – и уж потом он сможет, например, получше сушеного Мотылева вести все Кирины контракты, незачем будет столько платить агенту. Инстинкт подсказывал негодяйчику, что у Киры есть некий специальный иммунитет, иными словами, ей можно все. Негодяйчик предвидел и предвкушал, как расширится поле его околозаконной деятельности под ее, можно сказать, сакральным покровом. А дядя Олег – ну какой он святой? Просто озлобленный псих, вечно сзади измятый и с мелом на спине, сам уже не помнящий, чего ради, спасая кого-то, прыгнул.

В Женеве негодяйчику показалось совсем не комфортно. Хлестал мокрый ветер пополам с дождем, крепкий зонт рвался и гудел, знаменитое озеро, куда Женечка все-таки поперся, тонуло во мгле, где развешивал свои растрепанные ярусы тот самый, как бишь его, знаменитый фонтан. Под ногами у Женечки хрупало, припаркованные на набережной европейские мелкие машинки обросли от крыш и до колес словно бы косматыми белыми козлиными шкурами, полотнища сосулей на проводах между фонарями напоминали развешенное на веревках мерзлое белье.

На другое утро сильно потеплело, рассырело; обнажилась солидная, железного отлива булыжная мостовая, фары еле ползущих, до странности чистых авто горели на ней, будто прожекторы катеров на мелкой волне. Позавтракав в узкой, с номерами вроде шкафчиков гостиничке, Женечка отправился коротать время до поезда. Девицы, а может, это здесь такие пацаны, катили, брызгаясь, на шелестящих велосипедах, местные богатые старухи с лицами оперных императоров кутались в норковые шубы, их сухие ножульки, расставленные до странности широко, будто ножки у табуретов, были, что характерно, обуты в лаковые лодочки на шпильках. Никто напрямую не смотрел на шикарно, по-московски, прикинутого Женечку, но какая-то общая чистота и отчетливость, нейтральность сиявших в ряд магазинов, лабораторное освещение необыкновенно длинных, низко скользивших по рельсам трамваев давали Женечке понять, что он здесь как на ладони и никакая деятельность его невозможна.