Прыжок в длину

Постепенно повышая режимы, Ведерников перешел с шага на бег. Мышцы работали мерно, легкие и сердце качали то, что положено, и хорошо, ярко горело лицо. Однако Ведерников не чувствовал себя прежним. Впервые за несчетные годы он на доли секунды оказывался целиком в воздухе, но не было подлета, того бегущего по жилкам бикфордова восторга, ради которого Ведерников в детстве только и выискивал, откуда бы повыше и поопаснее скакнуть. Силовая паутина, ответственная за левитацию, жглась и бесилась, но нипочем не желала расправляться. Еще полгода назад Ведерников знал бы, как ее разбудить. Всегда во время близости с Лидой, в тот благословенный момент, когда на место нерешительности и некоторой придушенности ее обильным телом вдруг приходила дивная свобода – в этот самый момент летательный орган отвечал многолучевым сигналом о готовности. Долго еще после того, как мужская потребность была удовлетворена, потребность полетать тревожила Ведерникова, так искрила и тянула, что хоть бросайся с балкона.

Однако теперь он не мог и помыслить, чтобы повалить на себя обиженную Лиду, когда она, вздыхая, трудилась над культями. Все было кончено ровно в ту минуту, когда Лида выкричала гадость про Киру и Мотылева, якобы увиденную ею под столом в ресторане «Версаль». С этим уже ничего нельзя было поделать. Ведерников понимал, что Лида страдает, что дела ее, судя по дрожанию рук и сизым разрушениям под умоляющими, странно сонными глазами, становятся все хуже. Но видел он теперь не молодую добрую женщину, а тяжкого монстра. Близость с ней казалась ему противоестественной.

Между тем Ведерников, чего с ним не случалось много-много лет, стал замечать проходящую мимо женскую красоту. То проплывет по улице, будто лист по реке, нежно очерченный профиль, то блеснет что-то неясное на тонком, удивительной формы, запястье, то среди сопровождающих в спортивном зале вдруг возникнет, чтобы никогда больше не появляться, полненькая, рыжая, с целым пожаром на голове и необычайно тихим выражением светлых, переливчатых глаз, с дыханием настолько легким и свободным, точно весь мир дышит с нею в одном умиротворенном ритме, точно она сама и есть пышные, чистые легкие мира, укрытого праздничным снегом.

Но главное, что наблюдал Ведерников, – женские ноги. В дурной, отчаянной Москве, желающей красоты любой ценой и прямо сейчас, и по холодному сезону хватало коротких юбок. Ноги были черного цвета и цвета тропического загара, а также синие, розовые, кислотно-зеленые и даже в полоску. Своею плотной, глянцевитой разноцветностью ноги заставляли вспомнить манекены у матери в витринах – и все-таки они были живые, они торопливо шагали, виляли на сырых, поцарапанных шпильках, расталкивали крашеными коленками полы щегольских, а иногда и жалких, точно кошкой вылизанных шубок, поднимались, играя узкими икрами, по крутым ступенькам, иногда появлялись, прежде самой обладательницы, из отпахнутой дверцы низкого автомобиля – выставочные экземпляры, самоуверенные, совершенные, в идеальной дизайнерской обуви, не предназначенной касаться коросты и мокроты простуженной земли.

Все это новое в Ведерникове – ранние подъемы, упорство его на монотонных рокочущих тренировках, волнение при виде женской красоты – все это имело отношение к Кире. Теперь ему было смешно и неловко вспоминать свои юношеские представления о «люксовом ассортименте»: девицы этого типа, с пересахаренными лохмами и перехватами белья под тесным трикотажем, по-прежнему были повсюду заметны, но не вызывали ничего, кроме иронической улыбки. Кира, стало быть, перевоспитала Ведерникова. Отсутствие ее в Москве и на тысячи километров вдаль от Москвы делало ее воздействие неотразимым. По ночам Ведерникову снилось, будто Кира его целует: не по касательной в щечку, а глубоко, до разогрева и сладкого закипания всего естества, но вдруг проминается и тает под ищущими руками Ведерникова, буквально утекает сквозь пальцы щекотными струйками, и вот от нее остается один поношенный маленький протез, сам по себе калека, и в гильзе немного воды.

* * *

Кира все-таки написала Ведерникову спустя месяц после отъезда: «Я много думаю про нас с тобой и про наш фильм. В Берлине все очень массивно. Здесь многие здания похожи на университеты, хотя в них не учатся». Одновременно в Сети появилось множество креативных откликов на Кирины германские гастроли.