Прыжок леопарда

   Коробка с туфлями и прочим попутным товаром потянула почти на двенадцать франков. С истекающим кровью сердцем, я протянул продавщице две радужные купюры, но Векшин отвел мою руку. А Жорка достал из кармана видавший виду "лопатник" килограмма на полтора и, стреляя бестыжими глазками, бойко залебезил, залопотал по-французски. Он говорил обо мне. Это я всегда чувствовал безошибочно. Девушка засмеялась, что-то ответила. Вне себя от досады и ревности, я попробовал прочитать ее мысли. Слов, конечно, не понял, но смысл уловил.

   - Какой он смешной, - сказала она.

   В процессе беседы, на свет появилась черная сумка из натуральной кожи. В недрах ее утонула моя "отоварка" и еще пара коробок с неизвестным мне содержимым. За все заплатил Устинов.

   Сумку нес, естественно, я. На душе было гадостно. Почему-то казалось, что Жорка меня унизил, выставил на посмешище перед девчонкой, которую я почти полюбил. Мои неразменные тридцать франков по-прежнему грели карман, но и это не радовало. Темные чувства рвались на выход. Ну, падла, сочтемся!

   Оба моих старших товарища дефилировали чуть впереди. Я пристроился Жорке в кильватор и поймал его биоритмы. Пару минут спустя, походка моя обрела небрежную легкость уверенного в себе человека. Так же как он, я слегка приседал на колено опорной ноги, вальяжно жестикулировал и стряхивал пепел с невидимой сигареты небрежным щелчком безымянного пальца.

   Клюнуло с первого раза. Я поднял изгиб левой руки, посмотрел на воображаемые часы. Жорка в точности повторил этот жест - пора подсекать. Завершая следующий шаг, я сильней, чем обычно, присел на колено и Устинов поплыл в растяжке. Векшин еле успел подхватить его под руку.

   Я шел и третировал Жорку. Но лишь после пятой попытки добился, чего хотел: штаны расползлись в интересном месте, прямо по шву.

   Походка Устинова потеряла былую вальяжность. Теперь он шагал, как ныряльщик по пляжу, усыпанному битым стеклом, чаще смотрел под ноги и матерился на родном языке. Квартал или два мы протопали сомкнутым строем, на дистанции вытянутой руки, наложенной ладонью на плечо впереди идущего. Векшин задавал направление, Жорка старался не отставать, а я прикрывал его с тылу, курил сигарету за сигаретой и думал о бренности бытия.

   Все в этом мире происходит одновременно: люди рождаются, умирают, начинают войны, побеждают в сражениях, идут на костер. Исчезают династии, государственные границы, рушатся и создаются империи. Наш разум - серебряный ключик к четвертому измерению, имя которому - время. И мы суетливо скользим в многомерном поле событий, убеждая себя, что все поправимо. Скользим и не верим, что кем-то давно похоронены.

   Как много, оказывается, в этой заданной повседневности значат досадные мелочи. Взять к примеру аварийную ситуацию со штанами. Беседа старших товарищей утратила непринужденность, плавность и целостность. Теперь в ней присутствовал нерв.

   - Ты никаких таблеток утром не принимал? - поминутно спрашивал Векшин.

   Устинов в ответ божился и клялся, что чувствует себя хорошо, что шпагаты на ровном месте - роковая случайность и что больше такого не повторится.

   Остальное запомнилось схематично. Я очень устал и фиксировал происходящее автоматически, вроде автопилота. По команде "налево" мы опять очутились в небольшом магазинчике. Жорка купил себе новые брюки, пару костюмов и еще кое-что "по мелочам".

   С каждым часом я обрастал сумками и занимал уже полтротуара. Если бы сразу знать, что все это куплено для меня, было б другое дело: своя ноша не тянет, а так... Я хотел уже взбунтоваться, но Векшин поймал такси. Оно и доставило нас к самому борту "Рузы".

   На этом закончилась моя практика. Тем же вечером, на машине, принадлежащей посольству, мы выехали в Париж. Устинов был провожающим и сидел за рулем. Меня, как самого молодого, пристроили рядом с ним. А Мушкетов и Векшин развалились на заднем сидении и почти всю дорогу проспали.

   Наверное, Жорка был неплохим аналитиком. Он сумел сопоставить свой недавний конфуз с тем, что случилось в Бискайском заливе, и первым над ним посмеялся. Слово за словом - завязалась беседа. Мы шутили, рассказывали друг другу бородатые анекдоты, вспоминали забавные случаи из его и моей жизни. Он меня слегка опасался, но виду не подавал, а в следующий раз мы встретились с ним почти что друзьями.

Глава 20

   Началось с казуса. Теплоход "Воркута", с которого я был почему-то изгнан, грузился сырой картошкой на Бакарице. (Есть такой грузовой район в безразмерном порту Архангельска). Ожидался рейс на Дудинку, в рамках "северного завоза". Меня же призвали в контору, пред светлые очи товарища Брилина. Сам старший инспектор с сарказмом и выражением читал докладную записку годичной давности, отправленную вдогонку за мной:

  "...В ночь с третьего на четвертое мая принял участие в коллективной пьянке, в результате которой был избит артельщик Воробьев. Как представитель среднего комсостава, не только не принял мер по наведению должного порядка на судне, но и сам дважды ударил артельщика по лицу..."